«Летающий танк». 100 боевых вылетов на Ил-2

Пока мы разговаривали, я заметил, что Ипанов засиделся в своей кабине. «Николай, ты что не вылазишь? Пора идти ужинать», – спрашиваю у него. Вытянув длинную худую шею, пытаясь улыбнуться, с бледным как снег лицом, отвечает: «У нас там что-то случилось? Я чуть было не вылетел из кабины, пришлось держаться руками». На ужин он не пошел, сославшись на отсутствие аппетита. У него он тогда действительно пропал из-за обычного укачивания, что нередко бывает у нетренированных в полетах людей. По пути в столовую я проанализировал наш полет и пришел к выводу, что у меня получилась непреднамеренная бочка с зарыванием носа самолета, в конце которой вскользь зацепился за макушку сосны. Более худшего не произошло только потому, что успел своевременно взять ручку управления на себя и удержать самолет от дальнейшего зарывания.

Штопорная бочка получилась вследствие срыва потока, вызванного резким переходом самолета на другой режим полета, а также повреждения на взлете лобовых частей крыльев. В столовой ко мне подошел посыльный командира полка с просьбой немедленно прибыть к нему на командный пункт. Не закончив ужина, быстро направляюсь к Хромову, догадываясь, по какому вопросу он меня вызвал.

В палатке КП кроме Хромова находилось все руководство полка и, как всегда, вездесущий парторг капитан Секач. Строевым шагом подхожу к столу, за которым сидел командир полка, четко, по-уставному, докладываю о своем прибытии. В слабом тусклом освещении бензиновых коптилок хорошо просматривается раскрасневшееся лицо командира. Таким оно было от воздействия горячительного, которое он обычно принимал прямо в кабине самолета после каждого вылета на задание, потягивая его из фляги, висевшей у него на ремешке.

Можно было представить, в каком состоянии он находился ближе к вечеру, если в иной день выполнял три полета. К этому времени его настроение зависело от обстановки. Когда я пришел, он был явно не в духе. Не выслушав до конца доклада, он, смотря мне в глаза, сердитым хрипловатым голосом зло произнес: «Мерзавец! Опять «брил». Макушки деревьев стриг, машина полна елок. О чем ты думал! Самолет из строя вывел». Схватив со стола летный планшет, со словами «под трибунал» наотмашь ударил меня по лицу.

От неожиданности я попятился и, зацепившись за что-то ногой, упал. Поднимаюсь, поправляю гимнастерку под поясом, снова подхожу к Хромову и, опасаясь повторного удара, останавливаюсь у стола, но уже дальше, чем в первый раз. Чувствую, что сейчас от обиды на глазах появятся слезы. Рассказываю командиру, как взлетал и как рубил ветки перед лесом, а также что причиной всему ненормальная работа двигателя. Хромов выслушал меня, не перебивая, и приказал инженеру полка Перепелице лично проверить работу двигателя и доложить, действительно ли он работает ненормально. Замполиту полка Лагутину съездить со мной к сосенкам и убедиться, действительно ли они срублены. С кузова «полуторки» (Лагутин сидел в кабине) я показывал шоферу, куда надо ехать. Сначала подъехали к танку, через который еле перескочил. Несмотря на сгущавшуюся темноту, на примятой траве хорошо просматривались следы колес. Лагутин их внимательно осмотрел.

Когда он увидел срубленные деревья, не смог удержаться от восклицаний. Удивляясь, говорил: «Какая же крепкая машина! Как она не рассыпалась и как ты вообще смог оторваться и лететь! Просто не верится в такое чудо». Я и сам был не менее удивлен. Во время осмотра деревьев слышался гул работающего мотора. Это Перепелица гонял его на предмет выявления неисправностей. То, что я на взлете действительно рубил деревья, подтвердилось. Теперь меня волновало, что скажет Перепелица о работе мотора. Найдет ли причину ненормальной работы? А вдруг он будет работать нормально? Доказывай тогда, что ты не врешь.

Возвращаемся на КП. Лагутин подтвердил мои слова. Через несколько минут появился Перепелица. Вынул из кармана две половинки сломанной пружины РПД (регулятора перепада давления) – автомата системы наддува мотора. Пружина регулировала открытие лопаток Поликовского. От того, насколько полно они откроются, зависела мощность двигателя, о чем можно было судить по показанию счетчика оборотов и личному ощущению летчика.

Случаи поломок этих пружин были тогда нередки. Как только все прояснилось, на душе у меня отлегло. Сменилось настроение и у Хромова. Он сразу подобрел, спросил, с какой нагрузкой я взлетал. Когда узнал, что у меня было 600 кг, сказал: «Да! Такого я еще не видел, тебе повезло, извини, что погорячился. С кем не бывает. Но смотри, на бреющем больше не летай, знаю, как носишься. Если увижу или узнаю, что брюхом ползешь по земле, уши надеру. Не дай бог, если голову сложишь. А если самолет поломаешь, отдам под трибунал. Ты уже ужинал? Если нет, пойдем со мной, а то одного небось не накормят, уже поздно».