Летчик для особых поручений

При таких мыслях Гоша нервно открывал табакерку и нюхал ядовитый табак — смесь тертого манильского троса и листьев южноазиатской травы, которая называется «папоротник ада».

...Сейчас Гоша опять поглядывал на Владика с тревогой. Сидит такое существо: голова — одуванчик с очками, шея — как у птенца, а весу в нем — как в летучей рыбке. Много ли такому надо, чтобы заболеть от пресной воды?

Гоша покачал колпачком с кисточкой и взял с полки табакерку. Владик знал, что табакерка выточена из куска бимса — палубной балки от «Кречета». Гоша насыпал на сустав указательного пальца шепотку желтой пыли и втянул ее поочередно обеими ноздрями. Потом начал краснеть и раздуваться.

Владик зажмурился и заткнул уши. От Гошиного чиха всегда выгибались наружу етены башенки, а флюгер начинал вертеться и визжать даже при полном штиле...

— А-а-а... а-апчхи-бум-трах!!

Воздушной волной Владика передвинуло на койке. Сушилка с сандалетами улетела к двери. Сломанные часы задребезжали и целую минуту тикали, как новые.

— Ну вот, все рифмы из головы совсем повылетали, — со скрытым облегчением сказал Владик. — Теперь ничего не получится. Не раньше чем к вечеру что-нибудь придумаю...

— Ну, можно и к вечеру, — согласился Гоша. — Только, Владик... ты это самое... когда придумаешь, другим не говори, ладно? А то поэты всякие бывают, услышат и сунут мою рифму в свои стихи. А я опять ни с чем...

— Ни единому человеку не скажу, — пообещал Владик.

Гоша снова посмотрел на него как на летучую рыбку.

И улыбнулся:

— Ну, почему ни единому. Надежному-то можно. Если он... это самое... скажем, твой хороший друг. — Гоша был не ревнив. Он понимал, что кроме него у Владика могут быть друзья.

Владик вздохнул:

— А у меня таких хороших, как ты, больше нет.

— Да ну уж, — пробормотал Гоша и начал внутри таять, как медуза на солнышке. — Как это нет? А ребята?

— Ребята... — печально сказал Владик — С Витькой я за партой за одной целых два года сидел, а недавно он меня предал.

— Как это? — ахнул Гоша.

— Я с физкультуры сбежал, пошел на берег дырчатый камень «куриный бог» поискать да на крабов посмотреть. А этот... бывший друг... потом на классном часе взял да про меня выступил. Я, говорит, не хочу, чтоб Арешкин стал прогульщиком, и обязан принципиально сказать всю правду, потому что это и есть настоящая дружба... Я теперь со Светкой Матюхиной сижу.

— Ай-яй-яй, — сказал Гоша и дернул бороду. — Как это грустно. Я тебя понимаю.

— Хорошо, что понимаешь! — обрадовался Владик. — А то даже мама не понимает. Говорит, что этот Витька принципиальный, а я ужасно несерьезный.

— Но ты же очень серьезный!

— Не знаю... Мама считает, что нет. В кружок рисования ходить не стал, в музыкальной школе год проучился — бросил... Мама говорит: «Я тебе все прощу, но музыкальную школу — никогда».

— Ай-яй-яй... Но ведь простила?

— Не совсем... И аппарат не хотела дарить. Сказала папе: «Он и это дело через неделю забросит».

— Но ведь ты не забросил!

— А мама не верила, пока снимок в газете не увидела... Хорошо, что напечатали. И даже фамилию в подписи не перепутали. А то многие думают, что «Орешкин», с буквой О... Ой, Гоша, я побегу, в школу пора!

— Бр-р... Опять под эту пресную воду.

Владик засмеялся:

— А мне нравится.

3

Конечно, как все люди, Владик любил солнечную погоду. Но такие вот шумные дожди (если они нечасто) он тоже любил.

Прилетающий со штормом дождь промывает город. Улицы делаются гулкими, просторными и блестящими. Пасмурное небо только на первый взгляд серое и скучное, а на самом деле у клочковатых облаков разные краски: то пепельные, то синеватые, то с желтоватым проблеском далекого солнца. То бархатисто-лиловые. И мчатся, мчатся эти облака, смешиваются...

Вода струится по тротуарам и ступеням лестниц. Ступени и тротуары из крупной, смешанной с цементом гальки. Ливень смыл с нее серую пыль и как бы заново отшлифовал камешки. Они снова стали разноцветными — как на морском берегу, который заливает волна. Зеленоватые с прожилками, светло-серые, коричневые с пятнышками. А больше всего розовых. Поэтому у ступеней и тротуаров розоватый цвет.

Деревья сверкают чистым зеленым блеском и отражаются в мокрых тротуарных плитах. Белые дома и синие вывески тоже отражаются. И разноцветные плащи прохожих.

Людей на улицах не много. Всяких курортников и отдыхающих, которые ловят у моря бархатный сезон, дождь загнал под крышу. Идут по улицам лишь те, кто по делу. Торопятся на Морской завод рабочие, шагают в порт моряки в черных накидках. Храбро спешат бабушки в блестящих полиэтиленовых капюшонах — им, бабушкам, хоть какая погода, а надо на рынок и в магазины, чтобы в обед накормить внуков.

Бегут и школьники. Кое-кого дома «запечатали» в плотную осеннюю одежду. На таких бедняг Владик смотрит с усмешкой: замучаются от духоты. Но многие, как и он, налегке, с зонтами или накидками. Вон несколько удалых второклассников растянули над собой квадрат красной пленки и топают по лужам — четко, как на параде. Ветер, конечно, рвет из рук пленку, но они держат крепко.