Летчик испытатель

На следующее утро мы познакомились с каким-то мексиканским капитаном и опять все без конца пили и чествовали друг друга. Я по-прежнему выплескивал содержимое стаканов через плечо.

После обеда мексиканский капитан решил проводить нас в аэропорт, пожелать нам счастливого пути. Не успели мы взлететь, как лидер нашего звена решил проделать всем звеном парочку пике над мексиканским капитаном — пожелать ему счастливо оставаться.

Они страшно веселились, когда, чуть не задевая крыльями землю, прощались с капитаном, но мне было совсем не весело. Дарр слишком уж близко придвигал крыло своего самолета к самолету вожака. У меня в задней кабине было второе управление, и я не мог удержаться и слегка тянул ручку, чтобы в опасные моменты отвести крыло от самолета лидера или чуть поскорее выйти из некоторых пике. Это было беспардонным нарушением летной этики, но, чорт возьми, я ведь был трезв!

Мы вернулись на аэродром Марч, и Дарр, который к тому времени протрезвился, стал мне говорить, какой я молодец, что просидел всю дорогу в задней кабине и не мешал ему. Он сказал, что отнял бы у меня управление, если бы я летел пьяный, а он, трезвый, сидел бы за мною. Сначала я подумал, что он хочет поддеть меня, но потом убедился, что он говорит совершенно серьезно. Я так осторожно двигал ручку, что он ничего не заметил.

Я не стал говорить ему правду. Мне понравилось, что он счел меня достаточно хладнокровным, чтобы высидеть всю дорогу смирно и не вмешиваться. Да и не хватило духу просветить его насчет истинного положения вещей.

Неблагодарное занятие

Злоключения летчика иногда бывают совершенно неожиданного свойства.

Вот, например, мне нужно было однажды доставить несколько человек на одно ранчо в Мексике. Погода была скверная почти на всем пути от Нью-Йорка до Орлиного прохода на границе, я летел над болотами и горными хребтами, а от границы было еще восемьдесят миль полета над безлюдными горами и пустыней.

На следующий день меня потащили на охоту. Это значило, что предстоит ехать верхом. Один раз в жизни я уже ездил верхом, и лошадь запомнилась мне как самый неудобный из всех изобретенных человеком способов передвижения.

Но я все же поехал. Я даже начал находить в этой затее некоторое удовольствие. Я обнаружил, что лошадь можно повернуть на рыси и что это очень напоминает вираж на самолете. Я отлично проводил время в таких экспериментах, пока не заметил, что некая часть моего тела что-то очень согрелась, а потом стала чрезвычайно чувствительна. Скоро я уже мучился мыслью, что мы никогда не вернемся домой. Когда же мы вернулись, оказалось, что и бриджи мои, и сам я изменились в цвете. А когда я ушел переодеваться, я выяснил, что между моими бриджами и мной создался теснейший союз, прямо-таки неразрывная дружба! Они пристали ко мне и не желали со мной расстаться, не получив, как Шейлок, своего фунта мяса.

После этого я решил, что лучше уж мне не изменять самолету. Но на следующий день я обнаружил, что на самолете мне тоже неудобно, — а предстоял пятичасовой перелет в Мексико-сити.

Когда я туда добрался, мне уже нигде не было удобно, и обедал я в тот вечер стоя, перед камином. В довершение позора, раздевать меня пришлось доктору. Ему понадобилось много теплого масла и вся осторожность, на какую он был способен.

Еще бы немножко…

На пути туда Банни целиком доверился мне, так что теперь, когда мы возвращались на аэродром Марч, я сидел в задней кабине нашего военного DH и утешал себя мыслью, что Банни летает ничуть не хуже меня.

Сан-Франциско остался позади. Под нами лежали горы Диабло. Вокруг нас, как уютная, знакомая комната, был наш корабль.

Но за стенами его, словно белая, мутная, непроглядная ночь, расстилался туман, чужой и страшный, потому что нам с Банни почти не приходилось летать в нем, а так долго подряд и вовсе.

Казалось, самолет идет прямо по курсу, но, заглянув через плечо Банни, я увидел, что стрелка «пионера» — указателя крена и поворотов — склонилась далеко вправо. Потом, — молодец Банни! — она стала на место. Но еще немного, и медленно, неуклонно — Банни, Банни! — стрелка стала уходить влево. Шарик оставался в центре, значит, поворот был правильный. Но этого мало. Куда мы летим? Или мы делаем зигзаги? Или описываем круги? В какую сторону мы отклонились? Не так далеко, справа от нас, лежит океан.

Потом новая беда — лед! Его белые пальцы захватили переднюю кромку крыльев, обращенную вперед сторону расчалок и троссов. Пропеллер крутился неровно. Мотор работал напряженно, с перебоями. Один раз весь самолет словно вздрогнул. Я увидел, как опустился один из элеронов. Банни старался удержать крыло в горизонтальном положении. Я видел, как выпрямилась стрелка «пионера». Удержал! Но я увидел и еще кое-что. Я увидел, что альтиметр падает. Нечего теперь надеяться, что мы увидим синее небо. Нечего надеяться, что мы продержимся выше тумана, пока не найдем просвета, как нам предсказали метеорологи. Далеко ли под нами вершины гор? Растает ли лед, прежде чем мы опустимся слишком низко?