Летчики

«Ты нам не отец, и подарки твои нам не нужны!» — написал сын. Шиханский прочел эту записку и почувствовал себя так, точно его ударили по щеке. А когда минутой позднее в кабинет вошел подчиненный, не успевший к заданному сроку выполнить его приказание, Шиханский грубо накричал на него и даже стучал ногами, чего с ним раньше никогда не бывало.

Так он и жил. А патом эта история с учениями и Мочаловым.

И вот теперь он сидит перед генералом, смятенный, подавленный, бессильно опустив плечи. А Осипов продолжает расхаживать по кабинету и говорит резкие, беспощадные слова, которые бьют словно бич. Наконец генерал замолчал, сел в кресло и хмуро взглянул на него.

— Товарищ генерал, — упавшим голосом проговорил Шиханский, — меня теперь снимут?

Осипов с шумом передвинул на письменном столе тяжелое пресс-папье, точно оно ему мешало.

— Снять легче всего, — произнес он сурово, — когда у начальника есть власть. Но только снимать надо людей бездарных, никудышных. Вы, Шиханский, все же не такой. У вас хорошее честное прошлое, боевые ордена. И во имя этого хорошего прошлого вам предоставляется последняя возможность исправить положение. Конечно, уволить вас в запас было бы легче всего. Но я вас знаю и другим. Хорошим офицером. Поэтому подчеркиваю: возможность, которую вам предоставляю, — последняя. Не исправитесь, пеняйте на себя.

Полковник Шиханский медленно поднял голову. Он вдруг вспомнил, как в суровом сорок первом году провожал его Осипов в тот опасный полет на бомбежку фашистской танковой колонны. Осипов стоял тогда на бетонной дорожке аэродрома в выгоревшей от солнца гимнастерке, сдвинув на лоб синюю пилотку. Он приветливо махал рукой и чуть ли не с болью в голосе говорил:

— Только вы возвращайтесь, хлопцы! Все до одного возвращайтесь.

И у него, у тридцатидвухлетнего капитана Шиханского, защемило тогда сердце от отеческой теплоты, с которой эти слова были сказаны.

— Вернемся, товарищ полковник! — ответил он твердо.

Вот и теперь в самых строгих, безжалостных словах генерала полковник уловил теплоту. И его пересохшие губы вздрогнули от волнения.

— Товарищ генерал… Иван Ефимович. Спасибо вам большое, за человечность, за доверие. Оправдаю!

Осипов сдерживающе поднял руку.

— Поедете на старое место, на прежнюю должность начальника штаба. Где наделали ошибок, там и будете исправляться. Ясно? Постарайтесь получше наладить деловые взаимоотношения с новым командиром соединения.

— Товарищ генерал, — горячо заговорил Шиханский, — благодарю вас. Я все сделаю, чтобы опять стать прежним Шиханским.

Генерал пытливо взглянул в осунувшееся лицо Шиханского и первый раз за весь этот долгий разговор улыбнулся широкой ободряющей улыбкой.

В дни подготовки к параду подполковник Мочалов запретил летному составу отпуска за пределы гарнизона. Москва была рядом, манила своим шумом, театрами и блеском огней. У многих были там родственники и почти у каждого близкие знакомые.

Борис Спицын, несмотря на запрещение, рискнул попроситься у командира на вечер в Москву.

— Это не отразится на моей летной подготовке, честное слово, не отразится, а потом, вы знаете, что меня туда тянет, — почти умолял он.

Ефимков поддержал старшего лейтенанта.

— Отпустите, командир. Пора устраивать парню семейную жизнь. Сколько же еще он должен ходить вокруг своей Наташи!

И Спицын поехал. Возвратился в гостиницу он после полуночи и, стараясь никого не будить, стал раздеваться. Окна небольшой комнаты, где жил он вместе с Карповым и Пальчиковым, были раскрыты настежь. Где-то далеко играла гармонь и молодой голос напевал грустную песню о рябине. Спицын раздевался, не зажигая света. А без шума все-таки не обошлось: скрипнул стул, когда Борис бросил на него тужурку. И скрипа этого оказалось достаточно, чтобы Пальчиков привстал с постели. Спицыну показалось, что даже и в темноте он видит его насмешливые глаза.

— Что, повидал?

— Повидал, — помолчав, ответил Борис.

— И как?

Спицын вдруг рассмеялся.

— Ты, Николай, словно шаман, — заговорил он глухим шепотом, — все наперед видишь. Не соврали твои карты. Пришел к ней в восемь вечера и застал у нее в комнате… думаешь, кого? Бубнового короля!

— Степкина? — радостно воскликнул Пальчиков. — Я же говорил. А как Наташка реагировала?

— Бросилась на шею, целовать стала, — счастливо засмеялся Спицын, — и на ухо успела шепнуть: «Не обращай внимания на гостя, это такой скучный субъект». Ее ведь не поймешь, хохотушку, когда — смеется, когда — говорит правду. Она с ним на «вы».

— Тогда у тебя все в порядке, — знающим тоном произнес Пальчиков и сел в постели, свесив на пол ноги. — А что потом?

— Битый час сидел этот баритон и через каждые две минуты поправлял поэтическую прическу. А потом все-таки понял, что он третий лишний.

— Идол он! — закричал Пальчиков. — Да я бы за такую невоспитанность шасси ему перебил, на которых он по божьему свету ходит.

— Зачем, Николай? Он и так добровольно сдал бубновые позиции. Наташа потом смеялась от души. Мы с ней обо всем договорились. В сентябре свадьба, дружище, — понизив голос, закончил Спицын.

Пальчиков весело стал его тормошить.