Летящая на пламя

Шеридан внимательно осмотрел со всех сторон запечатанное письмо Олимпии, адресованное папе римскому. Достаточно было подержать его над паром, поднимающимся от подогретого эля, и печать отклеилась от бумаги. Пробежав глазами содержание письма, Шеридан убедился, что оно было написано очень эмоционально и изображало Клода Николя таким негодяем, чудовищные деяния которого достойны сатаны. Шеридан вновь запечатал послание и проверил письма, написанные им самим Палмерстону и злодею принцу Клоду Николя. Они лежали во внутреннем кармане пальто, дожидаясь своего часа. Шеридан погрузился в глубокую задумчивость, грызя фалангу пальца, которая скоро начала кровоточить.

Эта проклятая принцесса разрушила все его планы! Шеридан так тщательно все продумал, чтобы избежать риска, сделав свой излюбленный тактический ход. Но он не может отослать письма, пока не узнает, что на уме у этой маленькой вздорной девчонки. Он не стал вынимать письма из кармана, а решил как следует напиться и вернуться на корабль. Шеридан потратил на выпивку свои последние деньги, которые выручил от продажи золотой цепочки Олимпии. Эти же деньги пошли на билеты до Рамсгейта и на выкуп Олимпии у вербовщика — этот спектакль необходимо было разыграть для того, чтобы сбить Джулию со следа. Сам бриллиантовый кулон находился сейчас у Мустафы, который выехал вперед и должен был встретить их в Рамсгейте. В том, что изворотливый Мустафа сумеет сохранить бриллиант, Шеридан не сомневался.

Но даже от этой мысли настроение Шеридана ничуть не улучшилось. Между тем на улице стемнело. Шеридану ужасно не хотелось возвращаться на корабль, и он тянул время, пока не заметил, что, во-первых, у него кончились деньги, а во-вторых, он вполне может опоздать к отплытию судна. Если Олимпия вернулась домой, а сам он не доберется до Рамсгейта, где его ждет бриллиант, то это будет для него катастрофой. Он окажется на мели.

Шеридан поспешил, чуть покачиваясь, к пристани по безлюдным улицам спящего города. Вахтенный на борту «Джона Кэмпбелла» уже готовился к отплытию вниз по реке, так как вода быстро прибывала. Шеридан взошел по трапу, который не успели убрать, и с облегчением, словно пьяный, благополучно добравшийся до дома, встал у поручней, слушая тихие голоса и поскрипывание снастей и глядя на медленно текущую прозрачную воду, игравшую бликами отражающихся огней. Шеридан потер свои холодные щеки и вдохнул полной грудью морозный зимний воздух, начиная трезветь. Где-то на нижней палубе тишину нарушали приглушенные звуки губной гармоники, на которой— какой-то бездарь, лишенный всяких музыкальных способностей, старательно выводил незамысловатый мотивчик.

Шеридан спустился вниз и остановился у дверей своей каюты; из-за нее, оказывается, и неслись эти душераздирающие звуки, которые трудно было назвать музыкой. Шеридан распахнул дверь. Звуки сразу же утихли. Шеридан постоял еще немного в проходе, пока его глаза не привыкли к темноте.

— Я думала, что вы не вернетесь, — прошептала Олимпия. Шеридан прислонился к косяку. Он не мог разглядеть ее в темноте и видел только лишь темный силуэт девушки.

— Прошу вас, встаньте, — попросил он и тут же услышал шорох: она встала с койки и прижалась к стене, давая ему возможность войти. Шеридан проскользнул мимо, идя на ощупь, пока не нашел сетку гамака, висящего высоко над койкой.

Он с большим трудом погрузился в гамак и удобно устроился в нем. Сетка сразу же сильно провисла под тяжестью его тела. Шеридан заметил, что его голову отделяет от потолка всего лишь четыре дюйма, и постарался это запомнить — поскольку утром, когда он будет вставать, это наблюдение может ему очень пригодиться. Затем он накрылся одеялом и промолвил, обращаясь к Олимпии:

— Все в порядке. Вы можете ложиться спать.

Впотьмах Олимпия наткнулась головой на гамак, провисший над ее койкой, и Шеридан начал раскачиваться, чтобы дать ей возможность сориентироваться. Она ощупала его руку, лежавшую вдоль тела, и поняла, что он находится в гамаке.

— О, — изумилась Олимпия, — да это же гамак!

— Гм.

— Вы удобно устроились?

— О, очень удобно! — заверил он ее и услышал, как принцесса устраивается внизу на своей койке. Нечаянно задев его, она раз семь извинилась и наконец затихла. В установившейся тишине слышались только поскрипывание палубы да плеск воды. Шеридан скрестил руки на груди и начал слегка раскачиваться.

Олимпия, лежа на койке внизу, не могла заснуть, она обкусывала ногти, устремив взор вверх, в непроглядную тьму.

— Сэр Шеридан? Он хмыкнул.

— Я ведь так и не пошла назад в таверну, чтобы простится с Фишем.

Он снова хмыкнул, выражая тем самым полное безразличие к ее образу действий.

Олимпия беспокойно заерзала.

— Фиш отдал мне свою гармонику. Вы не будете возражать, если я немного поиграю на ней?

— О Господи!

— Только несколько минут. Я пытаюсь научиться играть. Вы не будете возражать?

Шеридан заворочался в своем гамаке, так что потолочные балки громко заскрипели.

— Валяйте, я заткну уши.