Летящий и спящий (сборник)

— Перестаньте галдеть, думать мешаете.

— Слышите, он думает!

— Убирайся от нас, если не нравимся!

— Сам убирайся, Квазимодо!

— Не квакай, жаба!

— Не раздувайся, пузырь!

— Аспид!

— Дебил!

— Монголоид!..

Разобидятся личности. Расползутся по разным укромным уголкам, если можно так выразиться. Сидят, друг на друга дуются. Несимпатичный у них вид, надо сказать.

Наши приятели между тем давно помирились и общаются — на свободе, без помех и, как говорится, невзирая на личности.

— Выпьем?

— Выпьем.

До того настаканятся оба, что внутренние их личности, глядишь, уже снова бормочут в семь голосов, а что — не разберешь.

Замечали, как несвязно изъясняются пьяные, сами себя перебивают.

НЕДОТРОГА

Сколько себя помнил, всегда избегал людей. В толпе старался проскользнуть в промежутки между ними. Изгибался немыслимым образом то ручкой чайника, то кольцом табачного дыма. Он знакомых отпрыгивал, отдергивал руку, только бы не коснуться. К нему привыкли, хотя и посмеивались.

Между тем этот недотрога каким-то образом женился. Жена возникала в глубине квартиры и неслышно двигалась, миловидная, ко всему, по-видимому, безучастная.

Представляю себе, как они ночью в темноте, поблескивающей зеркалом шкафа, неслышно двигаются в постели. Как он изгибается над ней то ручкой чайника, то морской волной, то закручивается воронкой — в общем, самым немыслимым образом. И вскрикивает не своим голосом, истончающимся в комариный писк. И вдруг два бледных тела в подушках, переплетенные чудовищным кондитерским кренделем, выхватывает далекая зарница. И они остаются на дне моих зрачков.

КАК СТАРУХА ЕЛА

Она сидела за столом напротив мужа и ела. Торопливо, заглатывая одно за другим, даже не пытаясь пережевывать. Ела из своей, а смотрела в тарелку старику, провожая холодным взглядом каждый его кусок.

Тарелка ее уже опустела, но она продолжала тыкать своей вилкой в гладкое скользкое дно и подносить пустые зубья к своему увядшему рту. И жевала, все жевала вставными челюстями — и не могла остановиться. Она пережевывала пустоту — все, что осталось от ее иссякнувшей жизни.

А ведь предложи ей добавки, начнет отказываться яростно. Она сыта! Она сыта!

Старые люди, я заметил, обыкновенно едят с жадностью. Наверно, чтобы до смерти успеть наесться. Там ведь котлету с картофельным пюре не подадут.

ЛЕТЯЩИЙ И СПЯЩИЙ

Ночью сквозь звезды спросонок он услыхал отдаленный гром самолета — огоньки, в соснах движущиеся. Все в нем сжалось, как бы оцепенело. Он заставил себя проснуться окончательно и некоторое время лежал неподвижно и слушал. Какая-то нехорошая тяжесть угнетала его. Казалось, вспоминается что-то. Нет, не хотелось ни о чем думать. Гул постепенно затихал, он уже снова спал.

А между тем стоило беспокоиться и размышлять. В тусклом салоне самолета дремал, откинувшись в кресле, полный лысоватый человек. Над расстегнутой белой рубашкой с полуразвязанным галстуком торчал вверх синий небритый подбородок. Человек временами приоткрывал глаза, понимал, что они еще в полете, и снова погружался в темную воду. Время медлило и медлило. Но уже виделись в тумане недалекого будущего милые лица жены и дочерей.

И конечно, летящий и не думал о том, спящем далеко внизу, под крылом самолета, тем более не помышлял о своей пустой операционной в больнице неподалеку. Время хоть и медлило, но приближалось неуклонно. Через две недели летящий поставит спящему неправильный диагноз, неудачно прооперирует, и тот спящий умрет. Вот, собственно, и все.

Но что-то случилось, что-то вдруг переменилось в атмосфере, будто тень нашла на темное небо. Гул вверху внезапно оборвался. Вспышка! И через несколько секунд в открытое окно донесся отдаленный удар. Дом — бетонная коробка — заметно дрогнул. Спящий проснулся и сел в постели. Он слушал, он внимательно вслушивался в себя: что происходит, и не понимал, что все внутри него уже перестраивается, расправляется, освобождается. Готовится жить дальше.

КАНДИДАТЫ

На улицах мне часто встречаются кандидаты. Идет такой высокий парень с длинными волосами-сосульками, фигура нескладно-агрессивная, глаза тусклые, внимательно-беспокойные. Сразу видно, кандидат.

На экране телевизора я тоже вижу их. И по тому, как смотрит равнодушно-свысока или вовсе отворачивается, определяю: этот уже не кандидат, уже достиг степени, уже убил. Или того хуже.

СВИДАНИЕ

У нас в глубине, на задворках, старинная Бутырская тюрьма, вернее, зады — стены, башни и подсобные помещения. Видел я там такую картину. Влез на толстое обрубленное дерево черный мужик разбойничьего вида и кричит — над пустырем, над глухими кирпичными зданиями, над серой стеной с колючей проволокой прямо в окно с прутьями решетки, в какое — сам толком не знает. Он кричит новости, а вся тюрьма слушает, слушать ведь не запретишь.

И какая радость какому-нибудь парню, может быть, смертнику. Как жадно он ловит далекий родной петушиный крик.

— А-а-а-а! — кричит, — арестовали!..

— А-а-а-а! — кричит, — Арсена!..

— А-а-а-а! — кричит, — родила!..