Летящий с ангелом

На лето мы с Ваней устроились в стройотряд, улетавший в Сибирь. Вылетели мы вчетвером квартиръерами: раньше основного отряда на полмесяца. Тем же бортом с нами летели медики и инязовцы. Познакомились мы в аэропорту, где расположились табором в ожидании рейса. В новеньких форменных куртках с яркими нашивками, мы привлекали всеобщее внимание.

Нас провожала странная худенькая девушка в просторной белой рубашке, белых джинсах, с ромашками в рыжих волосах. Она низким голосом исполняла песни из альбомов Тухманова. Я подставил лицо солнцу и сквозь дрему слушал: «Детство мое пролетело в пыли, по мостовым, в школьном мелу; детство мое не жалело монет нищему на углу», — сон слетел, я вскочил и уставился на певицу. Оказывается, мальчик вырос и вот он сам уже стоит на углу и просит милостыню. Девушка в упор смотрела на меня и пела: «…кланяюсь дамам и господам, вышедшим из такси: «дайте монетку, месье и мадам, я подниму, мерси»».

— Какая чушь, — простонал я ошеломленно.

— Ты с ума сошел? — Девушка нависла надо мной с желтой гитарой в тонкой руке. — Это лучшее, что я слышала в своей жизни.

— Песня гениальная. Но неужели ты не понимаешь, какая ложь в этих словах? Не может человек, который в детстве подавал нищему!.. Ну не может он стать нищим.

— Это почему? — Присела она ближе ко мне на соседний рюкзак.

— Не знаю. Пока не знаю. Но не может и все…

— Ты когда вернешься оттуда, — она тряхнула рыжей головой в сторону востока, — позвони мне. Ладно? Если, конечно, узнаешь. — И написала шариковой ручкой на моем плече свой телефон и имя: Ольга.

В полете мы перепутали день с ночью. Оглохшими выходили в Красноярске, прямо на летном поле ждали заправки самолета. Снова погружались в тягучую дремоту под шум турбин. Прилетели в Якутск. Покачиваясь от усталости, спускались по трапу. Вдруг из толпы встречающих раздался восторженный крик: нас приветствовали четыре симпатичные якутки. Мы удивленно помахали руками, но обнимали их другие. Оказывается, это наших инязовцев встречали прошлогодние знакомые. Узнали в справочной, что наш Чульман закрыт до завтра. Тогда разыскали девушек и напросились к ним в гости. Пятерка инязовцев смотрела на нас исподлобья, но вела себя вежливо.

На такси, целым эскортом, поехали на окраину Якутска. Всю дорогу я наблюдал, как за стеклом менялись пейзажи: пустынная тундра, каменистый берег реки, ветхие бараки, панельные пятиэтажки, высотные башни из стекла и тут же — брусчатые дома с облупленными вывесками. Все коммуникации проложены по земле, дома стояли на сваях: вечная мерзлота.

Наконец, вышли из машин где-то на окраине города. За деревянным двухэтажным общежитием университета простиралась до горизонта мокрая, болотистая тундра с низкой травой. Девушки провели нас в комнату с накрытым столом. Кроме обычных салатов и маринадов здесь красовались большие жестянки с черной и красной икрой, осетровый балык, копченый омуль, тушеная оленина с морошкой и монументальный гусь кило на десять в янтарной хрусткой корочке. Кое-как расселись и под звон хрустальных бокалов приступили к пиршеству. Что из себя представляет студенческий аппетит, можно понять по скорости уничтожения блюд. Уже через час остались только салаты и горы костей — да и те убывали: салаты доедали, а кости бросали в окно, откуда раздавались собачий лай, рычанье и визг. Потом еще два раза посылали человека в сопровождении местной девушки. Причем, мы, девятеро мужчин, скидывались по рублю, а приносил гонец сумку, набитую марочным коньяком и шампанским, на общую сумму не менее сотни.

Чуть позже мы узнали, что девушки кроме северной стипендии получали дотацию от родителей «на конфеты» по тысяче рублей в месяц. На Большой земле так зарабатывали разве что академики. Спросили у девушек: «А кто у нас, простите, папы?» Геологи, метеорологи, оленеводы, скромно ответили нам. Ох, предупреждал нас… всю дорогу стращал салаг бывалый командир Володя с волевым кадыком и печальными глазами, чтобы за километр обходили мы якутских девушек. Сколько нашего брата, холостяка, сложили здесь буйные головушки, оставшись на веки во льдах вечной мерзлоты! Сколько их, некогда изысканно беззаботных, безумно румяных и слегка пьяных, превратилось в упитанных отцов семейств, — не счесть и не оплакать… У этих узкоглазых гейш денег, как у Онассиса, одеты в лучших салонах столицы, загорают ежегодно по три месяца в Сочи и Пицунде, но самое страшное — удивительно скромны, нетребовательны и уничтожающе обаятельны. Ужас!