Летящий вдаль

Неожиданно тварь срывается с места и исчезает среди покореженных составов, продираясь сквозь трухлявые стенки товарняков напрямую, разрывая в клочья сгнившие корпуса, поврежденные временем. Но на бегство это непохоже. Турист явно играет с нами. Этот факт подтверждает и его внезапное появление за спиной Данилова. Тварь почти бесшумно выскакивает из распахнутой двери тепловоза и замирает в десятке метров от ничего не подозревающего Ивана.

– Сзади!!! – ору я, и в этот момент турист устремляется к застывшему Ивану. Я вижу, что Данилов не успеет развернуться, роняю бесполезный разряженный обрез и со всей дури, на какую сейчас способен, швыряю в тварь топор. Вкладываю в этот бросок всю свою силу, всю ярость и злость, смешанную с отчаянием. И чудесным образом оказываюсь вознагражден за столь, казалось бы, бесполезную попытку. Топор с хрустом входит в голову чудища, сила удара отбрасывает тварь, сбивает с пути и впечатывает ее в кучу щебня.

Я подбегаю к очумевшему Данилову, хлопаю его по плечу и бросаю небрежно:

– Сочтемся.

Склоняюсь над павшим Антоном и смотрю в то, что когда-то было лицом пусть не друга и не близкого, но и не совсем чужого человека.

– Прости, – шепчу я и поднимаюсь – нельзя задерживаться на одном месте, уж больно шустрые твари. Уверен, их еще немало в железных дебрях станции.

А через платформу к нам уже спешат два других отряда. Подмога, мать ее. Сами не хотят в пекло лезть, а на готовенькое – пожалуйста. Зачищать от заразы пришли. Мертвой заразы. Попробовали с живой сладить, сссанитары!

Был у меня в детстве товарищ, который говорил, что все наши мысли рано или поздно материализуются. Умничал, короче. Похоже, сейчас именно такой случай. Стоило мне подумать про живую заразу, и она тут как тут. Мгновение назад было чисто, и вдруг будто художник брызнул кистью на полотно – выскакивают из щелей, летят с крыши вокзала на еще ничего не подозревающих бойцов, рвут их в клочья.

– Пошли отсюда! – кричу я Данилову. – Не сладить нам с ними, ноги бы унести!

Но Иван тянется к оброненному «калашу» – явно хочет поиграть в героя. Вот только свидетелей его геройства не останется. Дергаю его за руку:

– Валим, придурок! Скорее!

И мы бежим, продираясь сквозь бурьян, спотыкаясь о шпалы и бетонные блоки, цепляя на себя колючки чертополоха, превращая в труху гнилые бревна, попадающиеся под ноги.

За вокзалом сворачиваем направо, к городу, и выбегаем на Морскую улицу. Легкие горят огнем, я падаю на капот легковушки, застывшей посреди дороги, смотрю назад. Кажется, нас не преследуют, иначе бы догнали в два счета. Данилов садится прямо на землю, кладет рядом «калаш» – чудом его не выронил на бегу. Черные очки тоже на нем, не свалились, пока мы удирали от туристов.

– Что дальше? – спрашивает он, сплевывая вязкую слюну, смешанную с пылью. – Будем возвращаться?

– Думаю, Республика – это пройденный этап. Ты что, не понимаешь, что на нас всех собак повесят? Ну кто нам поверит, что все полегли, а мы – единственные, кто выжил в этой мясорубке?

– Согласен. Ладно, мне этот город чужой, так что ты у нас за проводника. Веди дальше.

Киваю, гляжу на хмурое небо, которое никак не может разразиться дождем, а лишь копит в себе влагу. Сейчас я даже не против охладиться от жара недавнего боя, этой беготни, и плевать на последствия. Плевать вообще на все. Устало вздыхаю.

– Пойдем в Красный Яр, или будем огибать его, чтобы на местных не нарваться? Нам по-любому к атоммашевцам надо. Тебе – за дирижаблем, мне – за байком. Старый я стал, чтобы так долго на своих двоих топать…

Старый город

Спустя полчаса мы все еще бредем мимо грязных пятиэтажек с дырами вместо окон. Мошкара сонно гудит в душном воздухе, под ногами шуршит пыль. Небо хмурится пуще прежнего, своими черно-синими тучами оно будто угрожает нам. Все вокруг застыло в ожидании, затаилось, ждет. Вдоль неровной мостовой – чахлые кусты, в кучах мусора у перекошенных подъездов копошатся крысы. Они ничуть не пугаются нашего появления, а продолжают деловито шебуршиться, выискивая, чем можно поживиться. Кое-где торчат разлапистые ели вперемешку с какими-то кривыми деревцами, оплетенными вьюном, заплесневелые стены строений тут и там укрыты серо-зеленым мхом.

И тут я замечаю, что за нами наблюдают. Несмелые тени мелькают в оконных проемах, в тени ветвистых деревьев, в дверях, ведущих в подвалы. Поняв, что от нас не исходит опасность, они лезут на открытый воздух. Я вижу худых, оборванных, чумазых людей. На их лицах – печать непонимания, смешанного с отчаянием. Изможденные преисполненные страха лица, страждущие, измученные, просящие. Они, ничуть не стесняясь незнакомцев, тянут к нам худющие руки, в глазах застыла просьба.

Данилов тормозит, останавливается возле малолетки – грязного, в лохмотьях, измазанного какой-то сажей и грязью, дурно пахнущего. Не брезгуя, присаживается подле него, своей широкой пятерней проводит по длинным нечесаным патлам мальчугана, отряхивает мусор со щек и оглядывается на меня:

– Ямаха, что это за место?