Летящий вдаль

Я вздрагиваю от его резкого голоса. Оглядываюсь, не заметил ли кто случайно моего кратковременного испуга, но все на стене не сводят глаз с диких. Не понимаю, чего их бояться? С виду ходячие скелеты, немощные, еле держащиеся на своих ногах-тростиночках. Таких мизинцем толкни – завалятся на пыльную мостовую и товарищей за собой потянут, как костяшки домино.

– Чего застыл, дурак? Открывай, говорю! – обращается лейтенант к солдату внизу.

Я вдруг понимаю, что за этой показной, намеренно грубой и резкой фразой лейтенанта тоже прячется страх. Он боится, как и все здесь. Только его подчиненные не стесняются делать это в открытую, не заталкивают чувство страха поглубже в душу, прижимая сверху мешками солдафонской грубости.

Медленно скрипит и ползет в сторону створка самодельных ворот – стенка бывшего «икаруса» с решетками вместо стекол на бывших окнах. Я киваю Данилову внизу – он следит за мной сквозь лобовое стекло «Мурашки». Мол, готовность номер один – ему первому прокладывать путь по этим замусоренным улицам прочь из города.

– Поторопитесь, – бледнея, говорит мне лейтенант, и голос его отчего-то разом становится сиплым.

Я и так все понимаю, не вчера родился. Если здоровые вооруженные мужики трясутся перед этими на первый взгляд безобидными бродягами, значит, все не так просто. Либо есть еще опасность пострашнее диких.

– Долго держать открытой дверь не будем, у вас полминуты, чтобы убраться отсюда, – лейтенант с сожалением смотрит на «Мурашку» и добавляет: – Ума не приложу, зачем Бес (вот, оказывается, как кличут Щербатого!) отдал вам машину! Я бы ни за что так не сделал.

– Потому-то ты и торчишь на стене, а Бес – в штабе, – парирую я.

Надо действовать быстрее, пока наш обман не раскрыт. Я уже вижу, как из-за ближайших домов выныривает фигура запыхавшегося гонца, он на мгновение опирается о кирпичную стену, вытирает второй рукой взмокший лоб и тут замечает нас и застывшую «Мурашку». Гонец тут же начинает махать руками, отлипает от стены и спешит к нам изо всех оставшихся сил, выкрикивая что-то на ходу.

– Гляди-ка, никак Шустрик к нам торопится, – лейтенант тоже замечает гонца.

Нет смысла ждать дальше – на стене торчит с десяток вооруженных людей. Надо быстрее сваливать.

Спрыгиваю с лесов, опоясывающих кривой Частокол, на деревянный настил внизу. Доски подо мной приятно пружинят, скрипят, я кувыркаюсь вперед, вскакиваю на ноги и мчусь к прислоненному к столбу с останками дорожного знака байку.

Данилов уже понял все без слов. «Мурашка» ревет, пыхтит, надвигается на охранников, застывших возле открывшегося прохода и внимательно следящих за улицей на той стороне, выставив вперед самодельные пики, карабины и охотничьи ружья.

– Задержать… Убили… – доносится вопль гонца. Подозрительный лейтенант понимает с полуслова. Чертыхаясь, он вытаскивает из кобуры пистолет, но я уже ныряю за корпус вездехода. Только вот что делать дальше? До байка несколько метров по открытому пространству.

Выручает Данилов – выворачивает руль и сносит подпорки, на которых крепились леса. Все, кто торчал там, наверху, у ворот, на смотровой площадке, сыплются вниз, как карты из колоды в руках неумелого фокусника.

Молодец, Иван! Киваю ему, срываюсь с места и мчусь к своему сиротливо стоящему стальному коню. Он не подводит меня, заводится с пол-оборота, рычит, выплевывает комки грязи из-под колес и устремляется к воротам. Вылетаю на улицу, а следом, едва не снеся часть ограждений, выползает «Мурашка», похрустывая досками, попадающимися на пути от обвалившихся лесов.

Охранникам уже не до нас – они барахтаются среди обломков, громко матерятся и трут ушибленные места, а особо пугливые уже кинулись закрывать створку ворот за нами, опасаясь, что дикие проникнут в проем. Ни о какой погоне тут не может идти и речи, охранников заботит только своя шкура. Нам это только на руку.

Я пропускаю вперед пыхтящую «Мурашку» и двигаюсь следом, внимательно наблюдая за дорогой. Не ровен час, попадется еще яма или трещина. Сейчас это было бы очень некстати. Опять же, дикие, хотя кажется, им мы совсем не интересны: бросают на нас мимолетные взгляды и тут же принимаются снова возиться в кучах шлака и мусора на тротуарах, ползать по искореженным автомобилям, вяло толкаться друг с другом за кусок какого-то тряпья. Вблизи они еще страшнее – грязные лица, тела испещрены гнойными ранами, остатки одежды висят клочьями на костлявых телах. А еще они все время что-то бормочут, чаще смотрят в землю и еле передвигают ноги. Редкие счастливчики еще могут похвастаться разбитыми ботинками на ногах, прочие же босые, ступни покрыты коростами.

Колеса «Мурашки» давят кирпич, вминая его в остатки асфальта. Вездеход прокладывает путь среди ржавых автомобилей, запрудивших улицу, сминая их или отбрасывая в сторону. Натужно скрипит железо, превращается в пыль пожухлая облетевшая листва, трещат осколки стекла. Я внимательно смотрю по сторонам, готовый к любым неожиданностям. Немного отстал от Данилова, чтобы дым из выхлопных труб его вездехода не мешал обзору.