Летят наши годы (сборник)

Проснулся Федор Андреевич от странного шума. В комнате было темно, где-то над головой часто стучали, словно с десяток плотников, торопясь, вколачивали гвозди. Только окончательно придя в себя, Корнеев понял: там, над ним, плясали, сквозь дробь ударов доносились рявканье баяна, приглушенные крики… Неизвестно отчего — оттого ли, что этот шум разбудил его, или оттого, что с потолка в лицо сыпалась какая-то пыль, а может быть, от мелькнувшей нелепой мысли, что там, наверху, под пьяные звуки растаптывают остатки его любви, — Федор Андреевич, наливаясь гневом, застонал, вскочил с кровати. Зачем-то включил свет, тут же погасил его опять, вышел на улицу.

В высоком небе зажигались первые звезды; тихая теплая благодать майского вечера хлынула в лицо, расслабила напряженные мускулы. Из парка, смягченная расстоянием, доносилась музыка. Федор Андреевич глубоко вздохнул, прислушался, невольно замер. Далекий духовой оркестр рассказывал старую и вечно юную сказку «Амурских волн». Вот тихо, почти неразличимо плеснула волна, другая; вот столкнулись они, поднялись, закачались, и видится уже, как широкая могучая река, отражая огонь заката, величаво несет вдаль свои светлые крутые волны…

От ворот отделились и двинулись навстречу Корнееву две тесно прижавшиеся друг к другу фигуры — одна большая, другая поменьше.

— Отдохнули? — негромко окликнула Настя и не то удивленно, не то радостно сказала: — Теплынь-то какая!..

20.

Солнце сгоняло с реки остатки тумана, начинало припекать.

Федор Андреевич смахнул с плеч ватник, разминаясь, прошелся по берегу. Легкая зеленоватая вода почти неприметно струилась, лениво покачивала красный поплавок. Сидеть так, прислушиваясь к тихим всплескам и наблюдая за поплавком, Корнеев мог часами. Изредка он взмахивал гибким бамбуковым удилищем — на конце волосяной лески бился серебряный пескарик, Федор Андреевич отпускал его и закидывал удочку снова. Ходил он теперь сюда каждое утро, вторую неделю подряд, забирая с собой завтрак, который казался здесь особенно вкусным. Позавчера увязалась с ним и Анка, но больше не запросилась. Утром на Суре прохладно, туманно, и, побегав по холодному влажному песку, Анка ушла домой. Не для девочки занятие. Недаром сосед Корнеева по рыбалке, самостоятельный вихрастый паренек в рваном, должно быть, отцовском, пиджаке, еще издали увидев, что Корнеев идет с девчонкой, демонстративно смотал удочку и ушел за мост.

Рыбалка чудесно успокаивала, свежий воздух и вода возбуждали аппетит и к ночи сваливали непробудным сном, каким Корнеев спал, может быть, только мальчишкой. За эти дни он окреп, тело покрылось ровным загаром.

Весной Корнеев хорошо поработал. Сразу после майских праздников ему, по рекомендации историка Королева, поручили перечертить десятка два таблиц и схем для физического и химического кабинетов; потом начались экзамены, и Корнеева, по опыту прошлого года, пригласили ассистировать. Правда, в этот раз произошла какая-то задержка с оплатой, но главное было не в этом. После такой удачной занятой весны летний отдых казался особенно приятным, было в нем что-то от прежних довоенных отпусков, а не от ставшего обычным вынужденного безделья.

Была и еще одна причина, которая поднимала Корнеева по утрам и вела по пустынным улицам к реке: он снова начал верить в свое выздоровление, в то, что, рано или поздно, обязательно заговорит. Врачи до сих пор уверяют, что все у него зависит от нервов. Если это так, то лучшего лекарства, чем воздух да солнце, ему не придумать.

Неделю назад, навестив Корнеева, Константин Владимирович словно между прочим сказал:

— Слушай, Федор, все забываю спросить. Ты, это самое, практикуешься? Ну, говорить-то?

Федор Андреевич не очень уверенно кивнул.

— Не регулярно? — понял Воложский. — Зря. Встретился я с одним знакомым лекарем, постарше меня еще будет. Умнейший, доложу тебе, мужик! И вот что мне поведал. Был у него случай, когда он еще в земской больнице работал, — человек через три года заговорил. Понимаешь — заговорил! Только он, видать, покрепче тебя был. Не раскисал, духом не падал и верил.

Константин Владимирович поймал неспокойно взлетевшую руку Корнеева, пригнул вниз.

— Ве-рил!!

Недавно, к удивлению Корнеева, об этом же заговорила и Настя.

Анка куда-то убежала, Настя смутилась, подыскивая подходящие слова, потом, как это у нее всегда получалось, просто спросила:

— Федор Андреевич, стесняетесь вы, наверно, нас с Анкой? Или махнули на все, — а это уж еще хуже! Может, не в свое дело суюсь — так не обижайтесь, от добра я…

Корнеев тогда изумленно посмотрел на нее: что они с Воложским, сговорились, что ли? Потом задумался: а что, может, он в самом деле махнул на все рукой и смирился? Нет, все, что угодно, только не это! При первом удобном случае Федор Андреевич возобновил свои занятия и… с прежним результатом. Ничего. Все равно он будет говорить…

Становилось жарко. Федор Андреевич свернул бесполезную теперь удочку — клев давно кончился, — искупался и лежал на песке, подставив под солнце спину.