Летит стальная эскадрилья

Учеба мне давалась сравнительно легко, исключая походы. В походах, или, как они значились в расписании, на марш-бросках, я постоянно натирал кровяные мозоли на ногах, и все потому, что долго не мог усвоить простейшую, казалось бы, науку - умело наматывать портянки. Как ни старался, уже на первых километрах эти самые портянки сбивались вверх или комком съезжали вниз.

Долго я мучился так, но вот наконец старшина увидел мои ноги и все понял. Поэтому, пока не научил обуваться, через каждые два-три километра командовал:

- Курсант Дольников, выйти из строя, переобуться!

Сядешь на пахучую дорожную травку, снимешь солдатский кирзовый сапог, а пятки и пальцы ног в водяных пузырях. Полежать бы, да строй пошел - догонять надо. Больно, обидно до слез: как же другие все умеют!

Однажды вот так и остался сидеть. Решил, забудет старшина, а когда станут возвращаться назад, я и пристроюсь. Но группу то ли по плану, а может, умышленно, чтобы проучить меня, старшина повел другой дорогой. Долго я ждал своих: и сидел, и лежал, и вперед шел, но строя все не было. Явился в казарму один уже после всех и, несмотря на жалкий, потерянный вид, получил наряд вне очереди на уборку туалетов. Это было самое большое наказание, особенно для меня. Старшина торжествовал.

Ходили мы и в караул. Надо сказать, поначалу с большой охотой. Тогда о бдительности несения службы писали и говорили постоянно, много и настойчиво...

Хотелось отличиться и мне. И вот однажды меня назначили в караул на пост по охране склада боепитания. Первую смену с вечера я отстоял без происшествий. Но в следующую смену уже глубокой ночью началась гроза. Настороженно выхаживал я по обозначенному маршруту, то и дело останавливался, прислушивался. Вдруг при очередном сполохе молнии мне показалось, что на пост кто-то ползет. Из-за грозы ничего не было слышно, да и не видно. При следующей вспышке молнии я опять заметил какое-то движение.

Проделал все известные тактические приемы: лег, присел, пополз в сторону врага. Начал сковывать страх: а вдруг он не один? вдруг целая группа шпионов? И вот тут что-то треснуло сзади. Энергичный разворот - штык наперевес.

- Стой! Кто идет?

Опять отсвет грозы. Взгляд назад, и - о ужас! - совсем-совсем уже близко ползло на меня что-то темное...

Враг! Выстрелил в темноту. Вспыхнула молния. Выстрелил вторично... Когда же подойдут из караула?! Казалось, что вокруг меня все ползут и ползут, но почему-то никто не нападал.

Наконец появился разводящий со сменой.

- Стрелял, что ли? - спросил.

- Да. Туда... Там ползли, сзади тоже...

- Замерз или с перепугу зубами клацаешь? - подходя вплотную, уточнил разводящий.

Утром на том месте, где я стрелял, обнаружили самодельную тележку со старым огнетушителем, покрытым рваным брезентом. Сильный ветер поднимал брезент, и он хлопал о тележку, а торчавший огнетушитель казался притаившимся врагом. Одна пробоина в брезенте все же была обнаружена. Но меткая ночная стрельба не помогла: мне объявили наряд вне очереди.

В начале июня программа нашей командирской подготовки закончилась. Большинство, в том числе и я, получили звание отделенный командир - два треугольничка в петлицах, звание помкомвзвода присвоили Николаю Новикову и Эдуарду Даукше, а звание старшина - только Дмитрию К., которого назначили старшиной эскадрильи.

Новый наш старшина был среднего роста, приземистый, с изрытым оспой, но привлекательным лицом, с прищуренными глазами. Был он много старше большинства из нас, имел педагогическое образование и выделялся своей строгостью, требовательностью. Не терпел старшина неряшливости и грязи в казарме, нерадивых курсантов нещадно наказывал. После отбоя, услышав разговоры, он входил в казарму, и горе тому, кого поднимал с кровати: уборка отхожих мест до глубокой ночи была обеспечена.

Учился Дмитрий успешно, хорошо осваивал и летную подготовку. Казалось, будущее его устремится по крутой восходящей. Но жизнь распорядилась по-другому...

Мы встретились с Дмитрием после Батайской школы спустя пятнадцать лет. Я уже заканчивал военно-воздушную академию. Однажды иду с занятий, вдруг сзади кто-то громко окликает:

- Гришка!

Так меня давно уже не звали, больше - Григорий Устинович или просто Устиныч, а тут вдруг - Гришка! Обернулся. Вижу знакомое, но уже забытое лицо.

- Зазнался, майор!

- Да ты что, капитан? Дима, ты ли?..

Дима куда-то спешил. В ту короткую встречу я понял, что с истребителей он списан и теперь вкалывает на транспортном Ли-2. Его постаревшее, отекшее лицо, неряшливый вид подсказывали, что Дмитрий теперь не тот, что он потерял себя, да и запах спиртного подтверждал это. Помню, закончился разговор тем, что Дима грустно и с чувством продекламировал:

Друг мой, друг мой

Я очень и очень болен.

Сам не знаю, откуда взялась эта боль.

То ли ветер свистит

Над пустым и безлюдным полем,

То ль, как рощу в сентябрь,

Осыпает мозги алкоголь.

Он был земляком Сергея Есенина и еще тогда, в школе, часто читал есенинские стихи.