Летная погода

— Потому и захожу, Маринка, что хочу увидеть внутри не склад строительной тары, а памятник древнерусского быта. Только в нашей православной церкви он и сохранился. А на него иногда любопытно взглянуть.

— А я люблю церковь как художник, — сказала Марина. — И церковь преимущественно древней постройки. Ведь Василий Блаженный или кремлевские храмы потрясают именно своим внешним архитектурным обликом. А что внутри — музей или склад, или пусть даже сам патриарх служит, — уже не имеет значения. Мне важна просто архитектура, с бытом или без быта, все равно.

Хэммет молчал, ожидая паузы, чтобы вмешаться: новая тема его почему-то радовала. Спорить с Мариной никто и не собирался, и очереди своей он не упустил.

— Меня, как иностранца и квакера, в русской церкви интересует все: и архитектура и обрядность религии. Я уже не раз бывал в церкви, но только в Москве. В Загорске же, вашем религиозном центре, никогда не был и, представьте себе, не решаюсь поехать туда один. Мне нужен знающий спутник.

— Напишите в патриархию и попросите гида, — предложил Максим. — У них есть же отдел внешних сношений.

— Мне нужен не церковник, а образованный русский интеллигент. Как вы, например. Умоляю! Подарите мне часа полтора в Загорске.

Максим не отказался. Идея прогулки в Загорск ему нравилась, любил он бывать в этом старом русском городе, славном своей историей.

Глава двенадцатая

Паршин подсчитал на калькуляторе суммы, которые будут затрачены на плановую разработку опытов Максима Каринцева в течение года, записал итог на листке из блокнота и положил его в потайной карман на пиджачной подкладке. Все делалось аккуратно, с расчетом и — пока без страха. Потом так же педантично скрепил все памятные записки, прибрал на столе, запер в сейф платежные ведомости и подождал минуту, пока не раздался звонок, извещающий об окончании работы. Так поступал Паршин все двадцать лет, просиженные в кабинете с эмалированной дощечкой с надписью «Главный бухгалтер».

Домой он пошел один, ни с кем не задерживаясь и никому не сказав до свидания. Старые работники привыкли к этому издавна, а новым объясняли, что главный бухгалтер молчалив, строг, неулыбчив и что такова уж манера его общения с сослуживцами, а точнее, что никакого общения нет, кроме обязательного по службе. Начальство его уважало, ценило и не стремилось к его духовному приобщению. Зачем? Ведь на него никогда и ни от кого не поступало ни одной жалобы.

По дороге домой он тоже ни к кому не обращался, разговаривал только с кассиршами и продавцами, когда покупал что-нибудь, а покупал он немного — что понадобится к завтраку или к ужину. Исключение делалось только для коньяка: он выпивал полбутылки в день, давно привык к этому и почти не пьянел, только туманилась голова, отодвигались тайные помыслы и тревоги. А они возникали, потому что у него кроме бухгалтерии было и другое занятие. Каждый вечер, в определенный час он включал приемник и ловил не Би-би-си и не «Голос Америки», а одну известную только ему волну, чтобы услышать и расшифровать задание. А заданий не поступало. Двадцать лет приемник молчал, потому что других волн, в том числе и советских, привычных и надоевших на службе, Паршин не слушал, предпочитая для развлечения старенький телевизор «Рекорд». И все-таки давно ожидаемое задание наконец поступило, но не по забитому радиоволнами эфиру, а по обычному городскому телефону, для которого тоже был свой пароль.

Итак, пароль был сказан и задание получено: ждать. До четверга на будущей неделе, когда ученый совет института утвердит плановую разработку темы физика Каринцева. Если утвердит, зайти в первый же телефон-автомат и в названный час позвонить по номеру в Дом литераторов и попросить к телефону некоего иностранного дипломата, находящегося поблизости. В самом деле, кто станет прослушивать телефон администратора Дома литераторов? Никто, бессмысленно это. А стало быть, тому дипломату опасности нет. И ему, Паршину, тоже. Если не утвердит совет тему, не звонить и снова ждать безответно. А по утверждении регулярно сообщать о ходе работ группы Каринцева по указанным впоследствии телефонам и адресам. Личной связи с говорившим не поддерживать и не добиваться. Надо будет — она состоится.

С тех пор в сердце Паршина проник нестерпимый и неутихающий страх. Потребовалось уже не полбутылки, а побольше, чтобы заглушить его мутным, дурманящим опьянением. До сего времени он не вспоминал своего прошлого — с бабами, картами, самогоном и кровью расстрелянных. Привык жить один, безлюдно и безмолвно. Было время, с отчаянной осторожностью приводил к себе случайных женщин, стараясь при этом не попадаться никому на глаза. А сейчас и от этого отвык. Так и жил, как было приказано давним и чужим, а не институтским начальством. Жил без риска, потому что прошлое было отлично замаскировано, а если и пришлось однажды рискнуть — заставила все-таки судьба злодейка, — так все обошлось без опасных свидетелей.