Летнее Солнцестояние

Брекен смотрел на Ребекку не отрываясь. Его все еще трясло от возбуждения, но он очнулся от дурного сна, увидев крота, испытавшего такую сердечную боль, перед которой все его страдания и мучения представлялись ему теперь абсолютно ничтожными. Он невольно подумал: «Неужели это — Ребекка?»

Его ужаснул ее вид — согбенная фигура, худоба. И это Ребекка Кеана? Та самая Ребекка, которую он встретил возле Камня? Ее глаза смотрели на него с мольбой. Ну как он мог в ее присутствии задирать Меккинса или даже просто повышать голос?! Брекен долго подыскивал нужные слова:

— Все в порядке. — И тут же еще раз, но уже более мягко: — Все в порядке. — Он сделал небольшую паузу и тихо спросил или, вернее, воззвал из темных глубин, в которых погрязла его душа: — Ребекка? — Шагнув вперед, он протянул к ней лапу: — Ребекка?

Меккинс застыл, прижавшись к земле. Ему казалось, что Ребекка и Брекен ищут и зовут друг друга в потемках, и не просто зовут, но слышат один другого. Камень, возле которого они стояли, уходил в неведомую высь; он был объят чернотой, лишь одно из его ребер поблескивало, озаряемое лунным светом. Когда Меккинс вновь перевел взгляд на Брекена и Ребекку, они стояли уже совсем рядом; она говорила с ним так же, как с Комфри, а в его голосе звучали необычная для самца мягкость и нежность, словно он говорил со своей маленькой розовой дочуркой, только-только появившейся на свет. Меккинсу показалось, что Ребекка плачет... Или то был смех? Во всяком случае, с ней что-то происходило. Кроты принялись тереться мордочками, странно пофыркивая и попискивая, смеясь и плача. Любовь, — на них снизошла истинная любовь.

«Вот тебе и Самая Долгая Ночь, — думал Меккинс, поражаясь той легкости, с которой Камень отверз кротам душевные очи.— Самая Долгая Ночь...» Он неожиданно для самого себя запел какую-то песенку и направился к противоположной, освещенной лунным светом стороне Камня.

Ребекка и Брекен так и сидели у основания Камня — Ребекка нежно тыкалась в Брекена мордочкой, а он ласково гладил ее лапой.

— Пришла Самая Долгая Ночь, — прошептал Брекен.

— Да! — отозвалась она.— Знаю... Меккинс, а ты знаешь, что эта за ночь?

В ответ Меккинс запел песенку жителей Болотного Края, и Ребекка отозвалась на нее радостным смехом, в котором слышались прежние вольные нотки. Смех этот сулил надежду, но теперь он был глубже и тише, чем прежде. Внезапно замолчав, она вновь посмотрела на Брекена. Тот же буквально не сводил с нее глаз. «Она все понимает!» — думал он. «Он все знает...» — думала она.

— Ну а где же черви? — прервал сам себя Меккинс. — Где праздник? Не знаю, как ты, Ребекка, но я шел сюда не для того, чтобы распевать на голодный желудок. Мне обязательно нужно подкрепиться.

Брекен задумался, где ему раздобыть лучших червей и как все они поместятся в его маленькой норке. Ему хотелось принять гостей получше и даже попеть с ними. Ребекка то смеялась, то танцевала.

Да... Во всем Данктонском Лесу не было более веселых и счастливых кротов, чем эта троица, они же и сами не понимали, что их так развеселило и обрадовало. Конечно же, подобное случается только Самой Долгой Ночью. В это время крот может понять, что кроме его забот и печалей на свете существуют и другие, куда более важные вещи, рядом с которыми все кротовьи страдания кажутся сущей безделицей. В том-то и состоит таинство этой замечательной ночи. Пританцовывая и напевая на ходу, Брекен повел кротов к своему жилищу.

— Да, вот это был пир так пир! — сияя от удовольствия, произнес Меккинс поздно ночью, положив лапы на живот. Вскоре глаза его сами собой закрылись, голова упала на лапы, а пасть слегка приоткрылась — он заснул мирным, спокойным сном.

С тем же успехом он мог бы сказать:

— Замечательный праздник!

Ведь Древняя Система вот уже много поколений не слышала таких историй, песен, шуток, речей (их автором был Меккинс), не знала такого смеха и улыбок (в этом особенно отличился Брекен), не ведала таких восторгов (они владели главным образом Ребеккой). Едва ступив под своды меловых туннелей, Меккинс и Ребекка ахнули от удивления, ибо они сразу ощутили особую близость к Камню и к славному кротовьему прошлому; Брекена же радовало то, что его туннели наполнились звуками, услаждавшими его сердце.

Кроты забрасывали друг друга бесконечными вопросами и с замиранием сердца выслушивали чужие истории: пока Брекен рассказывал о том, как он попал в Грот Темных Созвучий, Ребекка сидела затаив дыхание; Брекена донельзя рассмешили истории о Кроте Камня, которые были известны всем обитателям системы. Меккинса же больше всего радовало то, что он вновь видел перед собой прежнюю Ребекку — если и не такую беззаботную, как раньше, то, во всяком случае, веселую. Его мучило лишь одно сомнение — вдруг этой чудесной метаморфозой они обязаны только Самой Долгой Ночи? Что, если утром эти чары ослабнут? «Боязнь будущего не должна отравлять кроту настоящего», — подумал он за миг до того, как погрузиться в сон.