Летнее утро, летняя ночь (сборник)

– Нет, откуда ты знаешь, что там женщина, а, скажем, не корень мандрагоры?

– А что это?

– Ну, как же, мандрагора. Растение такое, деточка. Оно говорит человеческим голосом. Я точно знаю, сам читал. Так почему ты решила, что это не мандрагора?

– Мне такое и в голову не пришло.

– Очень жаль. – Берет новую сигарету – и хоть бы хны. – Скажи, деточка, ты… э-э-э… ты еще кому-нибудь рассказывала эту историю?

– А как же! Я всем рассказала.

Мистер Несбитт чиркнул спичкой и обжегся.

– И что же: кто-нибудь решил разобраться, что к чему?

– Нет, – отвечаю. – Никто не верит.

А он с улыбочкой:

– Разумеется. Само собой. Ты ведь еще мала. Кто тебя станет слушать?

– Прямо сейчас возьму лопату и пойду на пустырь, – говорю.

– К чему такая спешка?

– Мне пора. – Я как будто его не слышала.

– Посиди со мной. – Вот привязался.

– Нет, спасибо. – Тут я струхнула.

Он взял меня за плечо:

– Ты в карты умеешь играть, деточка? В двадцать одно?

– Да, сэр.

А у него на столе лежала колода карт.

– Давай поиграем.

– Мне нужно идти ее откапывать.

– А куда спешить? – Даже бровью не повел. – К тому же и моя жена, видимо, скоро вернется. Да, не сомневаюсь. Уже скоро. Дождись ее. Посиди немного.

– Думаете, она вернется?

– Непременно, деточка. Расскажи-ка мне, что там за голос. Громкий?

– Нет, он уже слабеет.

Мистер Несбитт вздохнул и заулыбался:

– Ох уж эти детские фантазии! Давай-ка перекинемся с тобой в двадцать одно, это куда интереснее, чем слушать, как женщины кричат.

– Мне пора идти. Поздно уже.

– Не торопись, у тебя же каникулы.

Я поняла, чего он добивается. Хотел подольше задержать меня в своем доме, чтобы та женщина померла и замолчала навеки. Чтобы я уже не смогла ей помочь.

– Минут через десять и жена моя подойдет, – сказал он. – Да. Минут через десять, не позже. Ты ее дождись. Посиди здесь.

Стали мы играть в карты. А часы тикают. Солнце клонится к горизонту. Поздно уже. А у меня из головы не идет крик о помощи, только он становится все слабее и слабее.

– Пойду я, – говорю.

– Сыграем еще, – не отстает мистер Несбитт. – Подожди еще часок, деточка. Может, жена моя еще передумает и вернется. Ты не спеши.

А сам все на часы поглядывает.

– Что ж, деточка, думаю, теперь ты можешь идти.

Я его живо раскусила. Ночью он проберется на пустырь, откопает свою жену, еще живую, отвезет куда-нибудь подальше и уж там зароет как следует.

– До свидания, деточка, до свидания.

Он меня отпустил – решил, что к этому времени весь воздух, что был в ящике, наверняка закончился.

Дверь захлопнулась прямо у меня перед носом.

Вернулась я на пустырь и спряталась в кустах. А что мне оставалось? Рассказать маме с папой? Так они и поверили. Донести в полицию на мистера Чарли Несбитта? Но он сказал, что его жена уехала в гости. Кто бы стал меня слушать?

Из моего укрытия хорошо просматривался дом мистера Келли. Хозяина нигде не было видно. Я добежала до того места, откуда шли крики, и замерла. Ни звука. Было так тихо, что я решила – все. Кончено. «Опоздала», – думаю.

Наклонилась я к самой земле, прямо ухом прижалась.

И что я слышу? Очень далеко, глубоко под землей, едва различишь.

Та женщина больше не кричала. Она пела.

Как-то так: «Моя любовь была прекрасна, моя любовь была чиста…»

Грустно так. Слабо-слабо. Бессвязно, что ли. Оно и неудивительно: промучайся столько времени под землей, в ящике – конечно, рассудок помутится. Ей бы воздуха глотнуть да подкрепиться – и все придет в норму. А так – она пела, даже не звала на помощь, не кричала, а просто пела.

Послушала я, послушала.

А потом развернулась – и через пустырь, к дому. Вошла не с черного хода, а через парадную дверь.

– Папа! – зову.

– Явилась! – Прямо рявкнул.

– Папа. – А сама больше ничего выговорить не могу.

– Вот я тебе задам. – Рассердился не на шутку.

– Она больше не кричит.

– Чтобы я о ней больше не слышал!

– Теперь она поет! – выкрикнула я.

– Не выдумывай!

– Пап, – говорю, – она же умрет, если ты мне не поверишь. Правда-правда, она поет, вот как-то так.

Напела ему мотив. Даже слова вспомнила. «Моя любовь была прекрасна, моя любовь была чиста…»

Отец прямо весь побледнел. Подходит ко мне, берет за руку.

– Как-как? – спрашивает.

Я опять:

– «Моя любовь была прекрасна, моя любовь была чиста…»

– Где ты слышала эту песню? – кричит сам не свой.

– Говорю же: на пустыре, вот только что.

– Это же песня Хелен, она ее сочинила давным-давно, специально для меня! – разволновался папа. – Откуда тебе знать? Никто ее не знает, только мы с Хелен. Я никогда ее не пел. Ни тебе, ни кому другому.

– Еще бы, – говорю.

– О боже мой! – выкрикнул папа и бросился в сарай за лопатой.

А потом вижу – прибежал на пустырь и копает, а кругом полно народу, и все тоже машут лопатами. От радости у меня чуть слезы не потекли.

Бросилась я к телефону, набрала номер – Диппи сам снял трубку. Я такая:

– Привет, Диппи! Все нормально. Сработало. Криков из-под земли больше не будет.

– Круто, – обрадовался Диппи.

– Встречаемся на пустыре через две минуты – и лопату не забудь, – говорю ему.

– Кто последний – тот козел! Давай! – заорал Диппи.

– Давай, Диппи, – ответила я и выскочила из дому.

Всякое бывает