Летнее утро (Сборник)

Сбор похлебки продолжался недолго. Офицеру надоело наблюдать, и он куда-то послал одного из солдат. Тот вернулся через минуту с жбаном воды, котел долили, и все остались довольны. Кроме меня. Пока я бегал по туннелям, я забыл о том, что устал, промок, голоден и разбит. Но по мере того, как я стоял, я вдруг пришел к странной и противоестественной для цивилизованного старшего научного сотрудника мысли о том, что похлебка, наверное, совсем не так отвратительна, как кажется с первого взгляда — у нее одно важное преимущество перед камнями, окружающими меня, — она съедобна. К счастью, офицер с таким энтузиазмом подгонял несчастных солдат, тащивших котел, что мне пришлось отказаться от мысли задержаться и отведать остатков затоптанной похлебки, чем и уподобиться великому Киру персидскому, испившему из грязной лужи. Но, спеша за солдатами по коридору, я не без издевки над самим собой вспомнил, что мне, как легендарной Железной Маске, никогда уже не снять шлема, и если только меня не станут кормить через соломинку, то придется помереть от голода, что, кстати, может случиться довольно скоро.

В таких радужных мыслях я спустился вслед за солдатами по скользкой узкой лестнице, пересек с десяток туннелей, еще раз спустился вниз: теперь мы были ниже уровня земли, стены стали совсем серыми, а по полу стекал тонкий ручеек нечистой воды.

Впереди послышался шум. Я не мог определить, из чего он слагается. Шум был неровный, глухой, но какой-то однообразный — он исходил из недр горы и словно заполнял какое-то обширное, гулкое помещение. Туннель, по которому мы шли, открылся на широкую площадку, и, когда солдаты свернули в сторону, я смог рассмотреть источник этого, ставшего почти оглушительным шума.

Множество факелов освещало огромный зал. От их дыма и мерцания было трудно дышать, и картину, ими освещенную, нельзя было придумать. Даже Данте, специализировавшийся по описанию ада, остановился бы в растерянности перед этим зрелищем.

Не знаю, сколько там было людей — наверно, больше сотни. Некоторые из них дробили камни, другие — подвозили их на тачках, третьи отвозили куда-то вдаль, к огням и шуму, измельченную породу — этот зал был частью, говоря современно, технологической цепочки, которая, вернее всего, тянулась от рудников, спрятанных недалеко, в пределах этой же горы, к литейным и кузнечным цехам.

Но самое страшное началось после того, как один из солдат ударил в железяку, висевшую на площадке, и люди увидели котел с пищей.

Грохот молотков и скрип тачек, гул ссыпаемой породы оборвался. Возник новый шум, утробный, жалкий — он слагался из слабых голосов, шуршания босых ног, стонов, ругани, вздохов — далеко не все могли подойти к площадке, некоторые ползли, а кто-то, лежа, молил, чтобы ему тоже дали поесть. Господи, подумал я, сколько раз в истории Земли вот так равнодушные солдаты, часто сами бесправные и забитые, ставили перед узниками котел с пищей, и для тех в котле плескалась надежда прожить еще день и умереть на день позже, потому что из этой пещеры люди не выходили, И убедиться в том было нетрудно — из лежавших лишь один молил о пище. Остальные, а их было не менее десяти в пределах круга света, валялись неподвижно, будто спали. Здесь еще не додумались до того, что сытый раб работает лучше голодного.

Люди не дрались за пищу. Они доставали откуда-то черепки (один подставил ладони) и покорно ждали, пока солдат зачерпнет из котла этой похлебки, сегодня еще более ничтожной, чем всегда, разбавленной, и можно будет отползти в угол, обмануть себя процессом поглощения пищи.

Я был достаточно начитан в истории, чтобы знать, что в одиночку, даже вдесятером, не изменить морали и судеб этой горы и других таких же гор.

Донкихотствовал мой лесник, сражался с ветряными мельницами. А я? Насколько допустима и простительна позиция благополучного, даже сочувствующего наблюдателя? Успокой себя, сочти дурным сном дохнущих с голоду рабов — где же тогда предел реальности? И когда же начнется противление злу?

Теперь мне втрое нужней было найти лесника.

Я брел по муравейнику, сам схожий с муравьем, в тесном шлеме, который больно жал уши. Пот стекал на глаза и бешенство брало, оттого что нельзя было его вытереть.

Я думал, что непременно найду Сергея — гора не так уж велика и расположение ходов в ней подчиняется определенной системе, и я уже мог начерно ее себе представить: по разным уровням к центру сходятся радиальные туннели, причем освещены только основные. Я заблудиться не смогу. Мне угрожает лишь встреча с местным начальником или любознательным сукром, который решит со мной побеседовать, либо усомнится, что мои джинсы сшиты в муравьином ателье. Необходимо лишь последовательно, не пропустив ни одного уровня, обойти все коридоры, даже если на это уйдет вся ночь.

К камерам, в которых были заперты пленники, я вышел потому, что вскоре нагнал солдата с котелком похлебки. Котелок был невелик, на нескольких человек. Я знал, что иду правильно.