Летняя королева

– Я не думал, что с тобою так поступят. – Людовик был явно потрясен. – Я хотел, чтобы ты поехала со мной, а выступить в поход пришлось под покровом ночи. Я бы никогда не позволил этому случиться, никогда! – Он взглянул через плечо на встревоженных и напряженных рыцарей, похитивших королеву. – Вы перешли всякие границы. – Он метнул гневный взгляд на Тьерри. – Неужели здесь нет ни одной служанки, чтобы помочь королеве? Где ее свита?

Тьерри взмахнул рукой, и от другого костра привели Гизелу. Лицо молодой женщины было залито слезами.

– Простите! Мне так жаль! – рыдала она.

– Займись своей госпожой, – велел Людовик.

Алиенора подняла голову.

– Мне нужна Амария, – сказала она, собрав остатки сил. – Эту я больше никогда к себе не подпущу!

Людовик щелкнул пальцами, и Гизелу, которая горестно рыдала, увели прочь. Тут появилась Амария – лицо в синяках, один глаз распух и закрылся.

– Служанки тоже избиты? – опешил Людовик.

Тьерри дотронулся до щеки со следами волосяной щетки.

– Эта такая же дикая, как ее хозяйка, – сказал он.

Амария испепелила его взглядом.

– Будь моя воля, я бы вырезала твое черное сердце! – резко бросила она и опустилась на колени перед Алиенорой. – Мадам, все в порядке, я здесь. Я здесь.

Алиенора припала к девушке. Теперь, когда опасность миновала, она почувствовала оцепенение. Амария усадила ее, подложив под спину стопку седельных одеял и вещевых мешков, затем принесла королеве вина.

Королева наклонила голову:

– Он заплатит за это, клянусь! Я все равно добьюсь развода.

Алиенора закрыла глаза. Сил не было даже думать. В душе царило лишь холодное отчаяние. Но утром она обязательно придумает, как вернуться в Антиохию.

Алиенора очнулась от глубокого сна под предрассветным небом, все еще усеянным звездами. Люди садились на лошадей. Ушибы давали о себе знать – она не могла пошевелиться.

– Верхом не поеду, – прошептала королева, когда к ней подвели вчерашнего коня. – Это невозможно.

К ней подошел Людовик и внимательно посмотрел безжалостным взглядом.

– Зря ты сопротивлялась Тьерри, когда он за тобой пришел, – произнес король. – Сама виновата, что так случилось. Некоторые скажут, что ты это заслужила, но я тем не менее выругал его за такое поведение.

– Я не стану с тобой говорить. – Она отвернулась. – У меня было право остаться в Антиохии.

Лицо короля исказила гримаса отвращения.

– Антиохия – рассадник зла! Ты знаешь, как о тебе отзываются люди? Ты знаешь, насколько запятнала свое имя, да и мое заодно? Тебя волнует, что ты сделала из Франции объект для насмешек?

Алиенора прикрыла веки, отказываясь отвечать. Все равно бесполезно.

Людовик шумно выдохнул:

– Мне нужно сохранить наш союз. Как я поведу армию, если ты в Антиохии замышляешь восстание против меня и сеешь смуту? Ты поедешь к Гробу Господню и обелишь свое имя. Не сомневайся, в Антиохию ты никогда не вернешься. Слышишь? Никогда!

Французская армия после воссоединения продолжала двигаться к Иерусалиму. Теперь путь пролегал через христианские государства, и путешествовать стало легче, но приближавшееся лето уже давало о себе знать жарой, а весеннее время безвозвратно ушло. Людовик по пути останавливался и молился в святых местах, пока они преодолевали две сотни миль между Антиохией и Иерусалимом. Из Антиохии пока не поступало известий, но молчание обжигало, как беспощадное летнее солнце, и Людовик постоянно оглядывался через плечо.

Королева путешествовала в паланкине, закрытом со всех сторон. Это устраивало Людовика – теперь она была рядом, но глаза не мозолила. Алиенора тоже не жаловалась, поскольку это отвечало ее настроению. Не нужно было ни с кем общаться, если не считать устройства на ночлег, когда ей требовались ширмы для омовения. Она могла побыть наедине со своими мыслями, пока ее тело восстанавливало силы. Людовик больше к ней не приближался после той ночи. Она понимала, что за ней неусыпно следят на тот случай, если она попытается повернуть обратно в Антиохию, но с каждой пройденной милей шансы на побег уменьшались.

На седьмой день пути Алиенора проснулась среди ночи. Что-то было не так. Ей приснился младенец с золотым пушком на головке, лежащей у ее груди. Она глянула в его крошечное личико, и в ту же секунду оно начало меняться: розовые щечки стали пепельно-серыми, яркие глазки потускнели. Ребенок безжизненно обмяк у нее на руках, а когда она прижала его к себе, обратился в прах. Алиенора села в постели и, задыхаясь, пощупала живот. Он был тяжелым и твердым как камень. Мягкие ручки и ножки, упиравшиеся в стенку утробы, больше не прощупывались. Она попыталась снова заснуть, но в конце концов оставила эту мысль и пошла к затухающему костру, у которого просидела до рассвета.