Летняя практика

И Лена двигается навстречу Данилу, и обхватывает его руками, прижимает, с радостью чувствуя на себе его тяжесть, его горячие ладони, исследующие, мучающие ее, его настойчивые губы, его жар, его силу, его бешеный напор.

Движения все грубее, стол скрипит все сильнее, и Лена, уже не имея сил сдерживаться(да и зачем сдерживаться?), кричит от невозможного, нереального удовольствия, яростно сжимая Данила бедрами, выгибаясь и окончательно сбрасывая остатки документов со стола.

Ее еще трясет от последних всплесков оргазма, когда Данил, сделав несколько совсем уже бешеных по своей силе движений, рычит и придавливает ее к столешнице тяжелым торсом.

Они какое-то время не двигаются, унимая дыхание, затем Данил приподнимается на локтях, заглядывает Лене в лицо жадными горящими глазами, целует щеку, скулу, шепчет горячо в ушко:

– Офигеть, как круто, малыш, ты просто супер.

И Лену опять ничего не коробит в этих банальных, но таких нужных и правильных сейчас словах.

Потому что он говорит то, что думает. И говорит с таким искренним восхищением, что просто прорывает на эмоции, на слезы, на нежность.

Может, это последствия пережитого, остатки подаренной телу радости, не важно. Лена обнимает Данила за шею, садится, прислоняясь к нему всем телом, целует в губы, легко и аккуратно. Невесомо. И смотрит в глаза. И видит там подтверждение его слов. И буквально умирает от нежности. И…

– Бляяяяяя, да ну бля! Даня, ебаный ты скот! Ну просил же, ну предупреждал же!

Голос, раздраженный и злой, раздается внезапно. Мужчина, примерно Лениного возраста, стоит на пороге и матерится, тоскливо разглядывая последствия урагана по имени Данил.

– Ну какого хуя! Ну ведь все разложено было для проверки!

Данил, посмеиваясь и совершенно не смущаясь, застегивает ширинку, поправляет на Лене задравшуюся юбку, ссаживает ее со стола:

– Серег, ну ты же знаешь, все возмещу, не кипишуй, – весело говорит он, беря Лену за руку и проходя мимо разъяренного хозяина кабинета.

Тот только машет рукой и злобно захлопывает за ними дверь.

Лена вздрагивает, и словно приходит в себя, пытаясь вырвать руку у Данила.

Боже, как стыдно-то! Опять! Опять!

Она краснеет, бледнеет, поправляет на себе юбку в запоздалой и неактуальной уже попытке соблюсти приличия.

Данил смотрит на нее, смеется и качает головой. А затем, наклонившись, сладко и долго целует, не обращая внимание на жалкое протестующее копошение женщины в своих руках.

И тащит ее прочь из клуба.

Ночь в самом разгаре.

Август

– Да, мама, конечно, – тихо говорит Лена, выглядывая в окно. – Да, я очень рада, спасибо вам.

На лавочке перед подъездом с самого утра обосновались соседки, до Лены доносятся их ворчливые голоса, обсуждающие все на свете, моментально переключаясь с одной темы на другую, и тут же забывая начало разговора. Начало деменции, это точно…

На построенной весной детской площадке полно малышей, визг и крики долетают и даже иногда перекрывают гомон старушек.

Мама весело щебечет о том, как им повезло, как все хорошо сложилось, так удачно.

Лена вяло соглашается.

Ее планы уехать на весь август в деревню к родителям ломаются, как карточный домик.

– Надеюсь, ты хоть отдыхаешь там? – голос мамы звучит бодро, настойчиво.

– Да, конечно…

– На пляж ходи, плавай…

– Да, конечно… На пляж, да…

Лена, испытывая внезапное желание положить трубку, только тихо поддакивает, не сумев отогнать от себя навязчивые воспоминания.

Пляж… Она очень хорошо съездила на пляж в последний раз, да.

Феерично. Ровно как и до этого отдохнула.

В клубе, ага.

Она неосознанно прижимает ладонь к опять загоревшейся щеке. Температура, не иначе.

– Сейчас как раз хорошая погода… – Словно сквозь вату доносится голос мамы из трубки, – но лучше всего вечером купаться, солнце не такое активное…

Вечером, да. А еще лучше ночью.

Ночью там никого нет, песок прохладный, уже успевший остыть после дневной жарищи, лежак под голой спиной жесткий, и брошенная небрежно мотоциклетная куртка очень кстати.

Его руки накатывают в такт волнам, не оставляют ни одного нетронутого местечка на коже. Его губы обжигают мучительно-сладко, клеймят, и это клеймо до сих пор ярко горит на коже. Его шепот сливается с шепотом реки, он еле различим, но Лена помнит каждое слово, и эта память заставляет щеки гореть лихорадочным болезненным румянцем. Его взгляд темен, он не дает закрыть глаза, заставляя смотреть на него все время, и Лене кажется, что она летит в пропасть.

Она ошибается. Она уже на дне.

– А кто это был? Там, в клубе? – она лежит на Даниле, укрытая его курткой от свежего бодрящего ветерка с реки, наслаждаясь ощущением тяжелых рук, лениво скользящих по ее спине, перебирающих распущенные волосы.

– Это Серега, – голос Данила глуховат, Лена с удовольствием слушает, как вибрирует звук в горле, – владелец.

– Твой друг? Он явно был расстроен…

– Да, друг. Да не, не бери в голову, – опять глухой смешок, дрожь удовольствия по телу, – ему не привыкать…

– Ты … И раньше так делал?

Лена замирает. Не надо было спрашивать. Зачем? Конечно, делал! И, судя по реакции Сереги, не раз…

Стыд накатывает волной, заставляет замереть, закаменеть.