Летняя практика

— Что? — осмелился поинтересоваться Еська, который свою супружницу приобнял и по плечу поглаживал, успокаивая, стало быть.

— Хар-ранг, бестолочь, которая так и не заглянула в рекомендованную для изучения литературу, — произнес Архип Полуэктович нарочито занудным тоном, — в переводе с древнекеметского означает «хранитель». Это способ сохранения информации, изобретенный кеметскими магами, когда информация сия помещалась в предмет, его изменяя… скажем, была книга, и книга осталась, да только вот страницы ее для человека, дара лишенного, в лучшем случае будут пусты. Если же в руки маг возьмет, то откроется ему… ну тут, конечно, от хар-ранга зависит, что откроется. Если защита стоит, то путь в мир иной, лучший… если же нет, то согласно запросу. Ментальному, бестолочи, запросу. А что сие значит?

— Мысли?

— В ваших головах они редко заводятся, — хмыкнул Архип Полуэктович, — но в целом примерно так. О чем думаешь, то и получаешь. Желаешь обогатиться, хар-ранг подкинет заклятье, способное превратить пыль в золото… или удачу привлечь. Или еще что… захочешь врагов извести? Получишь с полдюжины проклятий… один нюанс. Подчиняется хар-ранг прежде всего тому, кого сам хозяином сочтет.

— Все равно не понимаю.

Арей замолчал.

Что-то гудело. Стонало. Грохотало, но там, снаружи, и здесь этот грохот и стоны казались чем-то в высшей степени неважным.

— Чего не понимаешь?

— Я хотел лишь… вернуть истинное обличье… но вы…

— Что я? — Архип Полуэктович плечами пожал. — Я в своем самом что ни на есть истинном обличье, а сколько их быть может, это уже личное дело каждого. Это первое. А второе, если память мне не изменяет, а она не изменяет, поверь, я все ж молод, заклятье называлось иначе. Пробуждение сути. Вот она и пробудилась. Не только у вас…

Он хмыкнул и прислушался.

— А что суть пробудившаяся будет такова, что ты с ней не управишься, так то, бестолочь, твои проблемы.

И развернулся.

— Значит, Зослава…

Архип Полуэктович руками развел.

— Ушла.

— Куда?!

Куда можно было деваться с чердака, дверь с которого Арей самолично запер? Нет, ныне-то дверь повисла на одной петле, да и, говоря по правде, она и прежде была хиловата, но все ж… не про чердак Архип Полуэктович сказывал, все куда серьезней.

— Мне того неведомо. Ничего. Найдем, коль живы будем.

— Сейчас.

В той книге, помнится, был способ отыскать человека, пусть бы и человек этот за тридевять земель ушел да на краю мира схоронился.

— Не думай даже. — Архип Полуэктович, видать, хорошо своих студентов знал, а потому упреждение затрещиною подкрепил. — Так оно и начинается. Хар-ранги — вещи с подвохом. Они и помогают… навроде как помогают, и в то же время силы из тебя тянут. Чем чаще заглядываешь, тем меньше сам можешь и тем больше сил отдаешь… головой думай! Не только для рогов она тебе дадена.

Упрек был справедлив, но…

Есть, конечно, способы. Арей проходил. И зачет по поиску сдал легко, но те — ненадежные, в лучшем случае направление укажут, а вот тот, который в книге, прямо к человеку приведет.

Говорено ему? Так он слышал. И книгу вернет…

Нет, не вернет, мало ли для чего ее используют? Он ее спрячет… в надежное место. В очень надежное место, чтобы никто…

А то ведь специально наговорили всякого… да, специально… чтобы Арей книгу отдал. Передал Акадэмии. Или вот этому… он небось спит и видит, как бы заполучить сокровище.

Арей с трудом отделался от навязанных мыслей.

— Хорошо…

Он найдет Зославу. Куда бы ни ушла, найдет. И книга ему не нужна. Есть способ. Кольцо-колечко заветное, пока на пальце, то…

Выберется и найдет.

Выбраться оказалось непросто.

ГЛАВА 34 Где дело складывается

Щит пал.

Все оказалось так просто, что Евстигней в это и поверить был не способен.

Он надеялся…

Он сам не мог бы сказать, на что надеялся, сдирая черную бусину с рубахи. Одна из десяти, даренных царицей-матушкой.

По одной на рубаху. И коль случалось менять рубахи, то бусину эту Евстигней перешивал самолично.

— Это не наказание. — Пальцы перебирают его пряди. — Если бы я могла иначе… не смотри так, мальчик. Я и вправду могу иначе, но это будет означать, что все сделанное сделано зря. А я душу продала. Как теперь отступиться?

Ласковый голос.

Сладкий дым. И бусина стеклянная скользкая. Крутится-вертится… того и гляди, выскользнет…

— Не думай, что обманешь меня, мальчик. — Пальцы впиваются в волосы. — Себя не жалеешь, родных пожалей… все полягут… и батюшка твой, и матушка, и сестру не пожалею. Любишь сестру?

— Люблю…

Ускользает… сестру Евстигней не помнил. Что-то розовое и мягкое, кружевное, пахнущее молоком… смех и ручки пухлые, которыми она махала, его завидя…

— Вот и правильно, без любви человеку никак… без любви он душу тратит… а с любовью продает. — Ее смех горек, а бусина в пальцах рассыпается трухой, освобождая заклятье.

И то поднимается.

Раскрывается.

Вплетается предивным узором в защитный купол, и купол этот, мигнувши, гаснет. Кричат радостно игруши…

— Тревога! — Евстигней, еще зачарованный памятью, а может, и сном, который так не похож на сны иные, бьет прутом — откуда тот только взялся — по стене. — Тревога!

Горло саднит.