Летняя практика

— Злая вы, — вздохнула я и, незнамо с чего, пожалилась: — А у нас Ерема помер. Вчерась.

— Вчера, — поправила меня Люциана Береславовна. — Знаю. Архип сказал. И… мне очень жаль.

Тень набежала на белое лицо боярыни, что туча солнце закрыла.

— А теперь послушайте, Зослава, и внимательно. Это не ваша война. Женщинам на войне не место… я знаю, я была там. — И вдруг стало ясно, что не двадцать ей годочков и не тридцать, разом вдруг постарела Люциана Береславовна, и с того мне сделалось жутко. — Сейчас еще я могу вас вывести. Это нарушит чужие планы, но я устала… я слишком долго варилась в своей злости, поэтому и выварилась… одни кости остались. И если на этих костях что-то и вырастет…

Из стебельков звездчатки она принялась колечко крутить.

— Я выведу вас. Решайтесь. Никто не посмеет остановить. Я тоже кое на что способна… провожу к целительницам… там тихо… кому они нужны, гусыни глупые… Фрол задним числом перевод оформит, чтобы никто не придрался… пересидите…

— А вы…

— А я… женщинам на войне не место. Но приходится порой.

Она сплетала стебельки ловко, и колечко выходило хрупким, махоньким.

— Решайтесь, Зослава… есть мнение, что все мы здесь… расходный материал, если можно так выразиться.

— И вы?

— А я чем лучше других?

— Вы ж могли не приходить…

— Могла, — не стала спорить Люциана Береславовна и по колечку ладонью провела. Будто изморозью подернулись зеленые листочки, иней выступил на стебельках, а после и вошел в них, меняя самую суть. Была живая трава, а стало серебро. — Но… однажды я уже совершила ошибку. И не хочу повторять.

Вот и чего мне делать-то? Пущай силов у меня имеется, Божиня одарила, да только вот умения никакого, только и освоила, что огневики да щиты.

— Время, Зослава…

И вправду, уйду.

Не моя это война… а остальные? Кирей? Чего б ни задумал, исполнит.

Мой жених мертвый? Так он и вовсе радый будет, если случится ему сгинуть безвозвратно.

Арей?

Царевичи…

— Нет. — Я головой покачала. Неможно так с ними. Они вон Ерему потеряли, да и… как воевать, когда тот, с кем ты плечом к плечу стать готовый, вдруг исчезает поутряни. Небось и матушке моей боязно было на том поле проклятом, и батюшка, думаю, уговаривал ее возвернуться.

И дед.

Да не отступила она. И я не отступлю.

Люциана Береславовна лишь кивнула с видом таким, будто бы и не ждала от меня ответу иного. А может, и вправду не ждала. Колечко свое протянула.

— Наденьте, — велела. — И не снимайте. Здесь… старый узор… в старых узорах своя сила.

Я колечко этое и так, и этак крутила, а все одно узору никакого, окромя того, который Божиней сотворен в стеблях звездчатки, не узрела.

— А травы разложите. — Люциана Береславовна поднялась. — Глядишь, пригодятся, не сейчас, так…

— Что ты здесь делаешь?

Вот и правда моя, заявился Фрол Аксютович. И ноне не было в нем ничего от сказочного богатыря, каковым он народу предстал, равно как и от нашего декана.

Широкие порты.

Рубаха холщовая, перетянутая поясом из воловьей шкуры. На ем — хлыст скручен степной, таким, сказывали, умелый пастух волку хребет с одного удару перешибает. С другого боку — жезл костяной короткий с навершием из бурштыну. Запястья перехвачены полосами из толстое шкуры, а в полосах тех будто железные гвозди заклепаны. Или не железные? Вона, серебром поблескивают.

— Не рад меня видеть? — Люциана Береславовна косы за плечи перекинула.

А ведь просто плетены.

По-девичьи. И смешно было б, что баба этакого возрасту — в Барсуках иные уже внучек в девки выводют, — а косы, что девка плетет. Только не до смеху было.

— Ты не понимаешь, что…

— Не понимаю, — согласилась она и голову склонила.

А мне вот вспомнилась тетка Алевтина с ейною присказкой, что, мол, бабе надобно быть на иву подобное, гнуться пред силою мужской, да не ломаться.

Вот и она нагнулась.

Сама ж глядить с усмешечкой, мол, чего теперь-то скажешь?

— Ты… — Фрол Аксютович на меня глянул да, шагнувши к Люциане Береславовне, за рученьку вцепился. — Пойдем. Поговорим.

— Пойдем… когда я говорить не желала? Со всем удовольствием… поговорим…

А я осталась с колечком да посеред трав разложенных, на которых роса уже высохла на солнце, а значится, и силу свою они с большего поутратили.

— Люциана, что ты творишь!

От же, недалече отошел. Не хватило то ли выдержки, то ли розуму. Туточки болото, а на болоте каждый звук летит далече. У меня ж и слух хороший.

— Что я творю, Фрол? — А наставница спокойна, что озеро, бурею готовое разразиться.

— Это ты мне скажи… тебя не должно здесь быть!

— А я есть.

— Зачем?

— Боишься, что под ногами мешаться стану? Или думаешь, что я это? Ну же, скажи, Фролушка, что меня подозреваешь? Это ведь кто-то из наших… только выбор невелик, да? Я или Марьяна… Архипу эти игры ни к чему. Тебе…

Я поднялась да колечко погладила. В нем дело, а не в болотное водице. И если оставила его Люциана Береславовна, если доверила мне этую разговору, стало быть, так и надобно.

— И вот удивительно мне, отчего ж меня сразу не пригласили?

— Дура ты…

— Наверное… столько лет прошло… давно уже пора забыть, отпустить, а оно все ноет и ноет… правда?

Вздох тяжкий.