Летняя практика

— Ты и без них управляешься. А вы, Зослава, и вправду рассказывайте…

Ага, рассказать-то я готовая, да только об чем? О жене своей Еська сам, мыслится, расповедает. Про обряд тот, что в книге писан? Так запретят и…

А вот про сон свой могу.

Про тот, который о проклятой деревне, о Хозяине вод и книге, из человеческих шкур шитой. О другой деревне, мнится, той самой, где мы ноне пребывать изволим, и навряд ли случайно.

О монете.

И обещании.

Женихе своем неживом.

И вроде недалека дорога, да только хватило, чтоб расповедать обо всем, пускай и быстре. Они слухали, вопросами не мешаясь, за что я была благодарная. А то ж и так запуталась.

— Любопытно получается, Фрол. — Люциана Береславовна глянула искоса, с усмешкой, дескать, ведаю, что не обо всем ты рассказала.

Фрол Аксютович кивнул.

— И место выбрано не случайно… если память мне не изменяет, где-то по ту сторону болота находится небольшой такой островок… версты две до него, так? А чуть южней и место, где нынешней зимой вам, Зослава, воевать случилось.

Она улыбалась безмятежно.

Ласково.

И от этое улыбки мне сделалось страшно.

А ведь… ведь и вправду… мы ж ехали до Окуличей, как в Барсуки, а после-то свернули на дороженьку махонькую, неприметную. Тут болота.

И там болота.

Остров заклятый.

— Фрол, не молчи, ты же знаешь, я все равно докопаюсь. — Она провела пальчиками по перстенечкам. — Эти ваши мальчишечьи тайны… от них вред один.

— Люци…

— А хочешь, я скажу? Откуда вы про книгу узнали? Михаил рассказал?

Фрол Аксютович кивнул. И остановился. Стояли мы аккурат напротив дома, где Еська с супружницей малину топтали. Но полог декан снимать не спешил. Держал.

На меня глядел.

— Они все равно узнают… да и подло это — использовать их без их же согласия. Но уже поздно, да? И не в твоей силе было? Ты потому сам пошел, чтобы хоть как-то…

Он шеей повел покраснелой, в складочках. Видать, на солнце переходил, вот и попалилась.

— Успокойся. — Люциана Береславовна погладила декана по руке. — Я знаю, что ты этого не хотел. Порой нам приходится делать то, чего мы не желаем… но прямой приказ нарушить… с этой клятвой надо что-то делать.

И помертвела.

На меня оглянулась.

А я… я ж, дурища, подумала, что этакий взгляд только и ловить, когда ухнула…

Каблучки-каблучочки, звенят подковочки, летит шаль белая, шелковая, бурштыном колотым украшена. Летит, пластается крылами…

— Люци, ты совсем меня не слушаешь! — Сестрица дорогая ноженькой топнула. И задребезжали бубенчики, которыми она сапожки расшила по новой моде.

— Слушаю.

— Я стану царицей!

— Дурой ты станешь. Уже стала. — Люциана оторвала взгляд от страницы, над которой билась уже не одну седмицу. И все-то ей мерещилось, что вот-вот поймет она, как сделать, чтобы… — Он не женится на тебе, как не женился на других. Сколько их до тебя было?

Сестрицу не убедить.

Вон, губки поджала.

Ни в чем-то она, дочь младшая, балованная, отказа не знала. И теперь обиделась.

— Они просто дурами были.

— А ты умная, значит?

— Не дурней тебя. — Сестрица на лавку присела и зачерпнула горсточку орехов миндальных, в сахаре варенных. — Те, другие… они верили на слово. А я потребую, чтобы все честь по чести. Сначала свадьба, а потом уж остальное.

И глаза прикрыла мечтательно.

— Вот стану царицей и… — Левый глаз приоткрылся лукаво, — велю твоему Фролу земель отписать. Будет боярином. Тогда-то батюшка ничего сказать не посмеет.

Разорвалась нить.

И привкус слез остался на губах. Я — еще не я, а стояла, покачиваясь. И Люциана Береславовна за локоток поддерживала.

— Память, Зослава, она такая… горькая, — сказала и к Фролу повернулась. — А ты не стой столбом. Говори уже…

— Царица сказала, что книга от нее ушла.

На меня поглядел. Потер глаза покрасневшие, видать, давненько ему не случалось выспаться, и продолжил:

— С артефактами подобного уровня случается. Они сами выбирают себе хозяев. И если уж покажется им, что хозяин себя исчерпал, вполне способны оставить его, чтобы отыскать нового. И здесь уже, Зослава, не вещь служит человеку, а наоборот.

Я роту раскрыла.

И закрыла.

Как это наоборот? Вот есть у меня, скажем, вилы. Хорошие такие вилы. Вострые. Еще батькой моим деланы. Ими милое дело, что сено грузить, что траву, что навоз.

А наоборот?

Это не я вилами, а вилы мною?

— Попроще надо, Фролушка, — усмехнулась Люциана Береславовна. — Иногда, Зослава, кажется, что ты владеешь вещью… попроще, пожалуй, сложно. Не права была. Но… некоторые вещи не для людей созданы. Они сами по себе. Одному, кто знает, как совладать, подчинятся и служить станут. А из другого, кто решит, будто поймал птицу Сирин, душу вытянут, когда ж души не останется, то и сгинут… исчезнет из кошеля неразменный рубль. Или соскользнет перстень, который до того не снимался ни с мылом, ни с жиром. Сгинет кошель заговоренный… и радоваться надо бы, что отошла, да только тот, кто сокровища лишился, лишь о потере своей думать будет. Значит, царица-матушка…

— Люци!

— Прекрати, Фрол. Ваши тайны утомили… тайны вообще утомляют. Я бы от своих с радостью избавилась. Глядишь, скоро и смогу… клятва держит, пока тот, кому клялся, жив… и уже недолго.