Летняя роза

Касси постаралась выпрямиться и держать себя уверенно, но дрожь в руках не проходила, а влага, выступившая на глазах, делала их неестественно блестящими. Шэйн мгновенно соскочил с коня и подбежал к ней.

— Что случилось, Касси? — спросил он, подавая руку и помогая ей спуститься с козел. — Тебе плохо?

Какое-то мгновение она колебалась, затем с благодарностью прильнула к нему. Он прижал ее к себе и дал время преодолеть мучительно болезненный миг. Затем медленно отстранился, всматриваясь в ее лицо.

— В чем дело?

Едва она рассказала ему все, что произошло, плотину самообладания, за которой он обычно прятался, разом прорвало под напором негодования и мстительного чувства.

— Что ты натворила? — прорычал он.

— А что мне еще оставалось делать? — воскликнула она, не в силах поверить, что и он тоже заодно с жителями города. — Никого, как вижу, совершенно не волнует, что мы останемся без продуктов!

— Ты когда-нибудь утруждала себя подумать, что у них есть все основания чувствовать то, что они чувствуют?

На него нахлынули горькие воспоминания — отец, Люк Дэлтон, мать. Вновь вскипели все эти годы ненависти и разочарования.

— То, что случилось с моим дядей, кончено, ушло. Какие у них основания отказывать мне в продуктах?

— Потому что они отлично помнят, что натворил Люк Дэлтон. Многим это стоило жизни друзей, семей. Во всей долине нет ни одного человека, которого не затронуло бы то, что он сделал. А теперь ты начинаешь все заново.

— Просто перекрыв кому-то воду? Я не…

— Как ты думаешь, что значит лишить людей воды, Касси? — Лицо его находилось невероятно близко, глаза сузились, смотрели жестко. — Сперва начинает болеть скот. Ты объезжаешь пастбища и видишь, как они падают на землю десятками. Затем они умирают, и запах разложения наполняет воздух.

Касси хотела отвернуться, но Шэйн, сжимая ее, словно в тисках, не отпускал от себя.

— И ты никак не можешь избавиться от этого запаха, наполняющего ноздри. Даже во сне этот запах преследует тебя. И если это владелец небольшого ранчо, он видит, как гибнет все стадо, дети сидят с пустыми желудками, и тогда он вынужден сдаться. Или умереть. Что и случилось с половиной населения долины, когда твой дядя перекрыл воду во время засухи.

Шэйн замолчал, крепко стиснув челюсти, он вспоминал о тех разрушениях, которые причинил ее дядя.

— Когда ты бросаешь в лицо людям угрозы, знай, ты готовишь себе западню. И теперь тебя могут разорвать надвое.

Касси уставилась на него в ужасе, не веря своим глазам, не в силах поверить его пронизанным ненавистью словам. Но семена страха уже сидели в ней, она отлично помнила реакцию горожан.

— Если желаешь себе добра, продавай землю немедленно. Потому что и не дам и ломаного гроша за твою жизнь, если ты вздумаешь запрудить воду.

Стараясь сдержать душившие ее слезы, она смотрела, как Шэйн вскочил на коня и поскакал в город. Куки несколько минут внимательно смотрел на нее, словно желая что-то сказать. Наконец вздохнул, подхватил вожжи, хлестнул лошадь и тоже покатил вслед за Шэйном.

Отлично понимал, что возврата к прежней жизни нет, раздумывая, как быть дальше, Касси глядела на удаляющиеся фигуры. «Попалась, как мышь в мышеловку, — с отчаянием подумала она. — И главное, сама устроила себе эту западню».

ГЛАВА 20

Милисент с размаху повесила мокрую хлопковую рубашку на высоко натянутую веревку. За рубашкой последовали брюки. Она не обращала внимания на капли пота, выступившие на висках, на ручейки, сбегавшие в ложбинку между грудей. «Некому смотреть на меня», — раздраженно подумала она, с еще большей силой кидая на веревку очередную стираную вещь. Прошло уже две недели с тех пор, как она в последний раз видела Ринго.

Сначала его отсутствие не беспокоило ее. Она знала, что он не может оставить дела на ранчо. Затем она начала понемногу волноваться. А что, если он заболел и ему некому помочь? Или ранен? Как бы ненароком справившись у Мэтта, она убедилась, что он не болен и не ранен. По мере того как дни превратились в недели, беспокойство, владевшее ею, переросло в ярость.

«Очевидно, он напрочь забыл обо мне. — Милисент яростно встряхнула полотенце для посуды, прежде чем повесить его на веревку. — Мне следовало бы иметь больше здравого рассудка. Как можно поверить, будто этот мужчина заинтересовался мною. Мое время свиданий давно миновало».

Но даже упрекая себя, она никак не могла подавить острые приступы обиды, терзавшие ее при мысли о своей унылой жизни. Милисент прислонилась головой к шесту, поддерживавшему веревку. Порой это казалось невыносимо несправедливым. Она вспомнила о своей принесенной в жертву юности, утраченной любви и о детях, которых у нее никогда не было.

Мать Милисент умерла, когда она была совсем маленьким ребенком, и ее милый папа всегда старался быть для нее одновременно и матерью, и отцом. Он сделал ее детство замечательно счастливым. Но когда ей исполнилось восемнадцать, его сразил удар, и с тех пор роли их поменялись.