Летние гости

Галинка с Феней нагребали в мешки зерно. Первым подставил свою спину Ванюра и медленно пошел, широко расставляя ноги. Глаза от тяжести вылезают из орбит. Андрюха подхватил мешок легко и ловко, а меня понесло куда-то в сторону, и я упал бы, наверное, и разбился о деревянные чаши весов, если бы не Сан. Он подхватил мой мешок так быстро, что, показалось мне, даже Феня с Галинкой не заметили этого. Спасибо Сану, спас меня.

— Сходи-ка, Паша, принеси порожних мешков, — сказал мне он.

Я понял, что никаких мешков ему не надо, а если надо, так не срочно. Просто хочет он уберечь меня от позора, видя мое городское слабосилье. Благодарный ему за это, я бросился к току, где Агаша ушивала мешки среди молотильного шума.

Когда я вернулся к житнице, телеги были нагружены. Ефросинья ругала Андрюху, не пускала его везти зерно на глубинку.

— Да что ты, костолом этакой, ведь у тебя один день остался, а ты дома не побудешь, не отдохнешь, не наглядимся мы на тебя. — И заплакала. — Не езди, Андрюшенька, не езди, жданой.

— Сама ведь говоришь, что печь не надо бить, так я хоть съезжу. Ну, быстро ведь, — виновато уговаривал ее Андрюха.

Я понимал, чего хотелось ему. Ему хотелось съездить потому, что к глубинному складу должна ехать и Галинка. И он настоял на своем. Я ехал с Ванюрой на одном возу. Вначале он жевал какую-то травинку, а потом откинулся и задремал. Видно, поздно вернулся из Кропачей. Андрюха же вначале ехал на своей подводе, а потом, будто невзначай, догнал Галинкину и, взявшись рукой за грядку телеги, пошел рядом. О чем они говорили, я не знаю, только Андрюха бесшабашно сдвинул кепку на затылок, а Галинка не поднимала взгляда, вила плетешок из сухих былинок и молчала, улыбаясь. Когда разгрузили зерно и ехали обратно, они далеко отстали от нас. Ванюра сердился и то гнал свою лошадь, то внезапно сворачивал в ельник.

— Пужнем их?

Мы таились, ожидая, когда подъедут Андрюха с Галинкой, и внезапно выскакивали из леска. Но ни Андрюха, ни Галинка будто не замечали наших стараний, только улыбались, словно наши шутки были забавами каких-нибудь трехлеток. И не пугал их дикий Ванюрин разбойный свист и крик. Чем-то они были связаны, и никак мы не могли проникнуть в их уединенное таинство. Ванюра под конец скис и начал говорить о том, что девки, они всегда портят все парнячье приятельство. И Галинка тоже все портит. Он бы на месте Андрюхи накостылял ей по шее: пусть не вяжется. Ванюра бы мог так сделать.

…Вернулись мы уже под вечер. Как только я ступил в Агашину избу, у меня пропало желание и садиться за стол и вообще быть здесь. Приехал со строительства Агашин муж — Степан, бывший председатель колхоза, хитроватый мужик с глубоко сидящими, словно вдавленными глазами.

Степана у нас в семье не любили и боялись. Когда дедушка организовал в Коробове коммуну, был Степан счетоводом. Поначалу все шло у них ладно. Дедушка вставал до солнца, ложился позднее всех в деревне, но был добрым и веселым. Вот опять дело, которому он может отдать душу. Потом вдруг кто-то направил в уезд одно за другим письма о том, что коробовской коммуной руководит бывший лавочник и вообще кулацкий элемент. Кто послал эти письма, узнать не удалось, но все считали, что Степан. Больно уж совпадали всякие приметы.

Приехал проверяющий в желтой кожаной тужурке — товарищ Кресалов.

У дедушки никогда не было бойцовских качеств. Бабушка и мой отец ругали дедушку за то, что он не умеет защитить себя. Он сердился. Он считал, что нужно своего добиваться добрым, разумным словом. Дедушка мечтал об абсолютной честности. Хамство и жульничество вызывали в нем отвращение. Кресалову он сказал:

— Спроси у людей. Люди соврать не дадут. Я ведь за председательство не держусь. Пусть, как в Великом Новгороде, вече скажет.

Давно-давно, когда еще дедушка был подростком, его мать пробовала торговать игольным товаром с возу. В убыток проторговала рубля два и бросила затею. Теперь это выплыло, Фаддей Коробов был объявлен сыном торговки. Дедушка же о торговле никогда и не помышлял. Писавший в район на это напирал. И все, что делал дед хорошего, истолковалось как стремление кулацкого элемента подладиться под новую власть. Даже то, что был он заместителем председателя волисполкома по культурным делам: снабжал школы дровами, открывал новые, создал с десяток библиотек. Считая, что ничем так не облагородить человеческую душу, как чтением книг русских писателей-гуманистов, до третьих петухов при свете лучины читал повести и романы. Еще до революции, молодым парнем, воевал против трехполки, вводил клевер. За это хвалили его в уездном земстве. А похвала земцев тоже ставилась ему в упрек.

Товарищ Кресалов обо всем этом знал, но целый день ходил по деревне. К вечеру решили созвать собрание: пусть народ скажет. А чтоб разжечь страсти посильнее, чтобы не боялись дедовой власти, повестку поставили такую — выборы нового председателя.