Читаем Летние истории полностью

В подтверждение тому, Люба, угадывая в мельчайших нюансах настроение подруги, думала, что та, похоже, завтра в Юрьевск не поедет. Самой же Любе нравился спокойный, симпатичный парень с идущей ему сережкой, она не чувствовала своего обычного с мужчиной, тем паче малознакомым, смущения.

Гуляя, они набрели на открытый киоск. Живительная пивная струя оживила впадающие в похмелье сонные Ромины мозги, и он обнаружил, что Илья, уже минут десять рассказывающий занимательную байку, рассказывающий увлекательно, с хорошо поставленными артистическими паузами, несет полную ахинею.

Кроме того, что Илья никак не мог выбрать в каком лице: первом или третьем ему рассказывать, в байке решительно невозможно было уловить никакого смысла, там присутствовали неисчислимые персонажи, все мыслимые виды наркотиков, какой-то московский клуб, названия дюжины российских и европейских городов, а вот смысла не было.

Было очевидно, что веселье пора заканчивать, и оно закончилось.

V

Страдзинский разлепил левый глаз и, приподняв бровь, прополз им по комнате, затем, осмелев, распахнул и второй - похмелье не подступило день начинался удачно.

Натянув джинсы и рубашку, Страдзинский по привычке похлопал по нагрудному карману, ища сигареты, но, вспомнив, что бросил еще два месяца назад, двинулся вниз, шлепая босыми пятками по ступенькам.

Дом, старый добрый трухлявый дом, с заедающими рамами, запущенным садом, скрипучими лестницами, облупленной плитой, верандой, переплетенной желтыми и белыми стеклами когда-то в шахматном, а теперь безо всякого порядка, таз с потеками под умывальней, сломанный, но не выброшенный и не починенный холодильник, лет пятнадцать обживающий угол табуретной тумбочкой, метина на прожилчатом дереве стола, оставленная маминой сигаретой, скатившейся с пепельницы, абажур с выщербленным им же самим треугольником - следствие практики пластиковым и зачем-то ярко-красным мечом:

Придя в упадок после смерти деда, дом стал выказывать еще больше характера:

запахи, знакомые с детства, стали сильней, лестница скрипела громче и музыкальней, а развалившаяся стремянка валялась под кривенькой яблонькой, дыша многолетними историями.

Страдзинский воровато, но с раздражением скосился на веранду, где тюбики, коробочки, перья, кисточки и многосвечная лампа в образцовом порядке уже неделю ожидали старательного работягу.

В общей сложности Рома провел за работой едва ли час. Собственно, в Юрьевском так бывало всегда. Каждый год приезжал сюда Страдзинский, исполненный боевого задора, уверенный, что в этот-то раз он: и каждый раз уезжал домой с пустым этюдником.

В сущности, право на безделье Страдзинский заслужил двухмесячным каторжным трудом над одной милой сказкой для совсем маленьких, из тех, где на страницу приходится красочный рисунок и два-три крупношрифтовых (не стоит утомлять родителей) абзаца. Заказ на нее счастливо достался ему в венском издательстве, и теперь измученный дотошными австрияками, но довольный Рома собирался в Юрьевском лениво просмотреть все еще раз, может быть, что-нибудь набросать, тем более, что настроение одного-двух рисунков казалось ему несколько выбивавшимся из общего, но как-то:

Под взглядом дедушки, осуждающе глядевшего с выцветшей огоньковской иллюстрации, зачем-то утвержденной на стене лет двадцать назад, нерадивый внук поежился и неожиданно подумал, что, если снять теперь фотографию, на поблекших обоях обозначится яркий прямоугольник.

Страдзинский тряхнул головой, распахивая холодильник, и, почесав в затылке, решил, что готовить сегодня лень (так он решал два раза из трех). Здешние ресторанные цены могли придавить кулинара в ком угодно.

Здоровенный дом, выстроенный Стасиным папашей, стоял через дорогу белокаменной махиной. Рому передергивало каждый раз, когда он видел это вычурное чудовище.

Кривые лесенки, винтом взлетающие к крыше, многоуровневые залы, узенькие наглухо зашторенные окна, дорогая мебель того сорта, что уместен исключительно в офисе:

За распахнувшейся дверью обнаружился карамельной расцветки халат. Слепя бордовыми цветами на лазоревом фоне, он бессильно пытался прятать под складками обильное тело.

- Ромочка, заходи, - сказала Галина Петровна, приоткрывая щелку между собой и косяком, - ты еще не обедал?

Ромочка, сглотнув слюну, отказался - он обедал у них только вчера. Наскоро поздоровавшись со Стасом, Страдзинский попросился в душ неоспоримое преимущество обогащения этой семьи.

После душа, чая и жалоб на Стасино разгильдяйство Страдзинский, соблазнив наследника дармовым пивом и роскошью интеллектуального общения, отправился с ним в "Поплавок" - единственный здешний бар, где еда не извлекалась из микровэя с обязательным приложением желудочных расстройств.

В серой безнадежности неба появились голубые проруби. Обсудив прогнозы, приметы и вообще особенности здешнего климата, они решили, что пляж станет доступен на днях.

В уютном окружении тяжелой мебели и вычурных ламп, Страдзинский, с аппетитом хлебая солянку, старался не допустить сползания разговора в область искусств.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах
Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах

Кто такие «афганцы»? Пушечное мясо, офицеры и солдаты, брошенные из застоявшегося полусонного мира в мясорубку войны. Они выполняют некий загадочный «интернациональный долг», они идут под пули, пытаются выжить, проклинают свою работу, но снова и снова неудержимо рвутся в бой. Они безоглядно идут туда, где рыжими волнами застыла раскаленная пыль, где змеиным клубком сплетаются следы танковых траков, где в клочья рвется и горит металл, где окровавленными бинтами, словно цветущими маками, можно устлать поле и все человеческие достоинства и пороки разложены, как по полочкам… В этой книге нет вымысла, здесь ярко и жестоко запечатлена вся правда об Афганской войне — этой горькой странице нашей истории. Каждая строка повествования выстрадана, все действующие лица реальны. Кому-то из них суждено было погибнуть, а кому-то вернуться…

Андрей Михайлович Дышев

Детективы / Проза / Проза о войне / Боевики / Военная проза
Адриан Моул и оружие массового поражения
Адриан Моул и оружие массового поражения

Адриан Моул возвращается! Фаны знаменитого недотепы по всему миру ликуют – Сью Таунсенд решилась-таки написать еще одну книгу "Дневников Адриана Моула".Адриану уже 34, он вполне взрослый и солидный человек, отец двух детей и владелец пентхауса в модном районе на берегу канала. Но жизнь его по-прежнему полна невыносимых мук. Новенький пентхаус не радует, поскольку в карманах Адриана зияет огромная брешь, пробитая кредитом. За дверью квартиры подкарауливает семейство лебедей с явным намерением откусить Адриану руку. А по городу рыскает кошмарное создание по имени Маргаритка с одной-единственной целью – надеть на палец Адриана обручальное кольцо. Не радует Адриана и общественная жизнь. Его кумир Тони Блэр на пару с приятелем Бушем развязал войну в Ираке, а Адриан так хотел понежиться на ласковом ближневосточном солнышке. Адриан и в новой книге – все тот же романтик, тоскующий по лучшему, совершенному миру, а Сью Таунсенд остается самым душевным и ироничным писателем в современной английской литературе. Можно с абсолютной уверенностью говорить, что Адриан Моул – самый успешный комический герой последней четверти века, и что самое поразительное – свой пьедестал он не собирается никому уступать.

Сьюзан Таунсенд , Сью Таунсенд

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее / Современная проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее