Летние сумерки

Другие, из числа лентяев, считали, что мастер своими завышенными требованиями и беспокойным характером вносит в коллектив суматоху, нервозность. Не раз на него писались жалобы, и директор НИИ — тоже сильная личность — просил Петровича быть терпимей и мягче, а работникам мастерской говорил:

— Ваш шеф жесток, но справедлив, и в работе практически не допускает ошибок. А то, что он резковат, ну и пусть. Когда он повышает голос, я отшучиваюсь, и вам советую.

Но недруги Петровича множились, наседали на директора — ходили к нему косяком — тот только разводил руками. А Петрович все поддавал жара — точно гонщик, который с опытом приобрел уверенность и смелее идет на риск, становился все более непримиримым, и в какой-то момент потерял чувство опасности — не сработал его инстинкт самосохранения, а может он и не имел его.

На общем собрании Петровича подвергли жестокой критике, обвинили чуть ли не в сатанинских методах. Он держал оборону в одиночку, отчаянно защищался, потом вдруг взял и написал заявление об уходе… И устроился мастером на завод, и на новом месте всех тормошил, подстегивал, никому не давал спокойной жизни.

Поменяв работу, непоседа Петрович поменял и местожительство, совершил витиеватый поворот — переехал на окраину и особенно ярко проявил себя на пустыре.

— Каждый должен заниматься спортом, — сказал он подросткам. — Особенно мужчина, чтобы при случае постоять за себя.

Они приходили на пустырь по вечерам и лопатами сравнивали бугры вокруг заболоченного места. В разгар работы Петрович подогнал самосвал с песком и несколько дней юные строители таскали песок на носилках, утрамбовывали его, размечали и цементировали квадраты…

Уже через две недели часть низины превратилась в отличную площадку с лавкой для зрителей. И начались баталии, да такие, что случалось, к играющим подключались огородники и гаражники, и уже никто не делил окраинное население на «своих» и «чужаков»; только доминошники продолжали стучать костяшками — считали свою игру более «интеллектуальной», но издали все же наблюдали за игрой.

Соорудив первую игровую площадку, Петрович принялся за вторую.

— Пора возродить и другие русские спортивные игры, — сказал и начал завозить грунт под площадку для игры в «чижа» и лапту.

Второе обустроенное место для «малого спорта», как называл народные спортивные игры Петрович, сделали быстрее — уже набили руку на земляных работах. С появлением этой «спортивной зоны» многие решили, что теперь Петрович успокоится, но не тут-то было — он вдруг вздумал устроить волейбольную площадку — к этому времени помощников у него прибавилось. Пустырь, точно гигантская мембрана, как бы передавал колебания от кипучей работы любителей спорта — эти колебания все настойчивей проникали в окраинные квартиры, будоражили жителей. Ребята приводили с собой приятелей, старших братьев, отцов. Увлеченностью, настроем на полезное дело Петрович заражал все большее количество людей, его деятельность оздоравливала атмосферу окраины; до него процветало пьянство, рабочие изъяснялись только посредством мата — теперь многим стало не до пьянок, а ругаться при интеллигентном Петровиче и вовсе выглядело дикостью; некоторые при нем даже стеснялись говорить неправду; до него подростки бесцельно слонялись по дворам, покуривали, хулиганили — теперь сразу после школы спешили на пустырь, а дома только и говорили о своем кумире и его планах насчет волейбола.

На самом деле планы Петровича, человека революционной закалки, простирались гораздо дальше — различные спортивные сооружения и футбольное поле, а конечная цель — нешуточный размах — настоящий стадион с трибунами — и это был не какой-то авантюрный романтизм, не нахальные планы, а пытливый энтузиазм, основанный на точном расчете. В отличие от разных крикунов с дикими взглядами (из числа райкомовских деятелей), которые призывали тратить время на какие-то отдаленные искания, приземленный, независимый, свободомыслящий Петрович имел четкие, конкретные ориентиры. За одни только планы Петровичу следовало бы поставить памятник, и уж, конечно, было бы справедливо, если бы людям платили деньги не только за работу, но и за идеи — как в Японии. От этих самых идей у Петровича трещала его волшебная голова, они не давали ему покоя, он спешил воплотить их в жизнь — потому и на пустырной стройке работал как одержимый, без передыха; с каплями пота на переносице носился от одной группы строителей к другой, всех подбадривал, хватался за самые тяжелые бревна, возил самые нагруженные тачки, и никто не знал, как по ночам он страдал одышкой, глотал таблетки, как его «пилила» жена.

Под волейбольную площадку пришлось завозить три самосвала песка, и утрамбовывали его с неделю, потом сыпали толченый кирпич, обтесывали и вкапывали столбы; и никто не догадывался, что и песок, и столбы, а позднее — весь спортивный инвентарь Петрович купил на собственные деньги; на вопросы «где достал?» — отмахивался:

— Договорился на работе, списали как брак… Нашел дома случайно.

Кое-кто (из среды доминошников) усмехался:

— Взял, где плохо лежало.