Летний детектив (СИ)

Дальше руки опера произвели изящное, быстрое движение, вначале он вынул обойму, потом снял верхнюю раму, из-за чего обнажилась белая пружина, безобидная, как в безмене.

— Диагноз точен, — сказал Зыкин, красуясь перед Вероникой. — Пуля застряла в затворной раме, и пистолет дал осечку. Хозяин пистолета — непрофессионал. Может быть, он даже в армии не служил, если у него не хватило ума разобрать пистолет.

Вероника смотрела на оружие заворожено. Опер высыпал перед ней пули — семь штук. Она разлеглись веером — тяжеленькие, на каждой аккуратный алый ободок, не пластмасса дешевая, а подлинное, вечное! Вероника и не подозревала в себе такого подобострастного уважения к оружию. Пули были нарядными и харизматическими, как четки. Их так и тянуло перебирать.

— Может, расскажите о ваших успехах в Москве? — спросил опер Никсова — неторопливо, с достоинством. — Что вам удалось выяснить?

— Со временем я расскажу вам об этом во всех подробностях, а сейчас я связан служебной тайной. К счастью мне удалось доказать, что подозреваемый невиновен.

— Стоило из-за этого заниматься сыском! — усмехнулся Зыкин. — И кто же его подозревал, этого самого — невиновного?

— Клиент. То есть, Лев Леонидович. Я должен был отработать все версии. Но не об этом сейчас нужно говорить, Валера, — добавил Никсов примирительно. — Нам вот что нужно понять. Веронике Викторовне удалось заглянуть внутрь событий. Насколько я понимаю, она перевернула все с ног на голову. Мы искали совсем не то и не там.

— Я не знаю, что вы искали и где, — Зыкин постарался впрыснуть в свои слова все скопившееся ехидство, — но я уже нашел. Осталось только руку протянуть и схватить убийцу за шиворот. Да и улик следует поднабрать, чтобы он ни от чего отпереться не смог.

— Поздравляю. Вы знаете имя убийцы?

— Об имени разговор пойдет дальше. Пока это только догадка. Самое главное — нет мотива преступления. Эти Флоровы помошники мне сразу были подозрительны. Один говорит — у меня паспорт на прописке в Москве, вот, мол, членский билет союза. А у второго вообще никакой бумаги. Мои документы, говорит, в ОВИРе, я себе заграничный паспорт оформляю. Затем, де, и в Москву ездил. А я точно установил — врет! Он к Соньке-медичке на велосипеде ездит. Любовь у них. Для всех он в Москву уехал, а он тут, рядом. Сделает в Стане черное дело и бегом на реку. А на той стороне в кустах — велосипед. Правда, ночью на велосипеде трудно ехать по узкой лесной тропочке.

— Нашли кому сочувствовать, — Вероника оторвалась от игры с пулями.

— Одного не могу понять — зачем ему все это надо? Шульгина убил, в господина Шелихова стрелял. Можно предположить, что его наняли. Но таких лопухов в киллеры не берут!

— Сколько пуль в «ТТ»? — спросила вдруг Вероника.

— Восемь, я что?

— Можно я на курок нажму?

Она щелкнула курком, вслушалась, потом опять щелкнула…

— Я поняла, где у него произошла осечка. Я помню этот звук. В прищепках ведь тоже есть пружина.

Зыкин обиженно вернул патроны в обойму, собрал пистолет. Вот и показывай старухам боевое оружие. Плетут невесть что!

— Он спрятал пистолет за негодностью, но не оставил своей затеи. — продолжала Вероника, обращаясь к Никсову. — Я вам говорила, он подпилил бревно в свинарнике. Если бы кот не вырвался наружу сам, а Маша не упала раньше времени, подпиленное бревно ударило ей прямо по лбу — верная смерть!

Зыкин смотрел на Веронику, как на сумасшедшую.

— И сейчас он попробует еще раз. Благо у него свой человек в больнице… Вставайте! — уже кричала Вероника. — Мы должны немедленно ехать спасать Машу. — И повернувшись к Зыкину, глядя в его чистые, удивленные глаза, она проорала на той же ноте. — Что вы на меня уставились? Неужели вы до сих пор не поняли, что вся эта охота велась на Машу, а ваш олегарх, над которым вы все здесь трясетесь, пятая нога у коровы — и не более того.

32

Он ненавидел эту женщину. Она отняла у него детство, отрочество, юность, счастье, надежду — она отняла у него отца. Правда, надо сознаться, что образ конкретного отца в сознании был мутен. Он его совершенно не помнил, и если бы не мать, вообще бы без него обошелся. Но мать, добросовестная жрица на алтаре разрушенной семьи, создала миф и на протяжении всей жизни украшала его все новыми и новыми подробностями.

Уже став взрослым, он заподозрил, что картины раннего детства, разукрашенные присутствием отца, были чистым сочинительством, наивным пересказом деталей, подсмотренных на телеэкране. Вот отец — большой и прекрасный — берет ребенка на руки, подбрасывает высоко к потолку и ловит его сильными руками, оба хохочут. Или — отец сажает его перед собой на мотоцикл, и они мчатся по лесной дороге, в глазах — счастье. Где он — мотоцикл? У них с матерью сроду не было никакого мотоцикла. Или — они вдвоем, отец и сын, взявшись за руки, бредут по кромке моря и беседуют о чем-то важном. О чем они могли беседовать, если отец бросил сына, когда тому было два года?