Летний домик, позже

Я посмотрел на нее, убил комара у себя на запястье, небо было красноватым, над лесом стелилась голубая дымка, я сказал: «Что-что?», и Соня сказала: «Да. Женишься. У нас родятся дети, и все будет хорошо».

Я подумал: ну и дура. Ничего не могло показаться мне более абсурдным, чем возможность жениться на Соне и завести с ней детей, я сказал: «Соня, но это же смешно. Именно ты должна это понимать — какие могут быть дети, если мы даже ни разу с тобой не спали?»

Соня встала, зажгла сигарету, ударила ногой маленький камешек, скрестила руки на груди: «Ну, с этой целью мы это сделаем. Все получится, я знаю».

Я тоже встал, у меня было чувство, как будто я уговаривал капризного ребенка: «Соня, ты рехнулась. Что это за глупые слова „все будет хорошо“? Что это значит? Все и так хорошо, так что жениться мы не будем».

Рельсы начали вибрировать, послышался высокий звук, вдалеке показался поезд. Соня выбросила сигарету и зашагала к рельсам. Она спрыгнула с платформы на щебень и, расставив ноги, ждала, пока поезд подъедет ближе. Я сел на скамейку. Поезд подъехал и остановился. Соня разгневанно крикнула: «Женишься ты на мне или нет?» Я засмеялся и крикнул в ответ: «Дорогая Соня! Да! Я женюсь на тебе, как только ты скажешь!» Соня тоже засмеялась, поезд тронулся, в воздухе был запах металла. Я произнес ее имя, тихо, испуганно, и тогда она запрыгнула с рельс на платформу, поезд прогромыхал мимо, она сказала: «Не сейчас. Я еще не хочу, но позже — позже я хочу».

Осенью мы виделись реже, а потом она на какое-то время исчезла. Однажды утром она появилась в дверях в зимнем пальто и сказала: «Милый, я должна уехать, но перед этим я бы выпила чайку».

Я впустил ее, вскипятил воду, она прошлась по моей квартире, она казалась чем-то взволнованной. Я спросил, куда она едет. Она сказала, что должна месяц где-то поработать, а потом вернется; как всегда, она явно не хотела ничего рассказывать. Мы выпили чай, она встала, потянула меня за руки и обняла меня.

Я сжал ее, я оказался безоружным перед этой ее серьезностью, она сказала: «Следи за собой» — и ушла.

Все, что после этого случилось, случилось из-за страха. Я думаю, что я испугался Сони, испугался перспективы жизни с таким странным маленьким существом, с девушкой, которая не разговаривала и не спала со мной, только смотрела на меня широко раскрытыми глазами, о которой я ничего не знал, и которую я при этом любил, ну да, любил, конечно.

Я чувствовал, что не могу больше жить без Сони. Мне казалось, что она мне необходима, что я скучаю по ней. Я боялся, что она не вернется, и в то же время я больше всего на свете хотел, чтобы она никогда не вернулась.

В конце месяца я уложил вещи в маленький чемодан и поехал в Гамбург. Затаив дыхание, я сделал пораженной моей внезапностью Верене предложение, и она согласилась. Я оставался у нее три недели, ездил с ней к своим родителям, мы назначили свадьбу на март следующего года. Верена заказала тур в Санта-Фе для свадебного путешествия, представила мне свою ужасную мамашу и сообщила мне, что мою фамилию она брать не будет. Мне было все равно. Мне казалось, что я в последний момент сумел избежать самого страшного, я воображал, что спасен и нахожусь в безопасности. Мы немного ссорились с Вереной — она хотела, чтобы я переехал в Гамбург, а я сказал, что, по-моему, все может и дальше быть, как было, неважно, женаты мы теперь или нет, после чего поехал назад в Берлин.

В моем почтовом ящике ничего не было, в мастерской, как всегда, на всех картинах лежал слой пыли, на оконных рамах была паутина. От Сони не было никаких известий. Я был теперь хозяином положения, я предотвратил худшее и мог теперь быть любезным и скромным. Я поехал к ее дому на велосипеде, с силой нажимая на педали, взбежал по лестнице, насвистывая. Она была дома, открыла и впустила меня как-то рассеянно, явно ожидая кого-то другого, потом улыбнулась и сказала: «У тебя все хорошо, да?»

Мы сели в большой, почти что пустой комнате, Соня за письменный стол, а я в кресло у окна, за которым текла коричневая Шпрее и над прессом автосвалки проносились чайки. Соня не спрашивала меня, где я был. И не рассказывала про свои путешествия, она казалась очень маленькой и немного испуганной за своим письменным столом, она курила одну сигарету за другой.

Я непринужденно говорил о погоде, о моих творческих планах, о моей выставке, которая должна была открыться зимой в Национальной галерее, я чувствовал себя уверенно. Соня сказала, что в ноябре она хочет снова устроить праздник. Я сказал, что охотно бы на него пошел, и она сухо улыбнулась. «Ты уедешь со мной в начале года?» — спросила она, и тогда я наконец произнес фразу, которую готовился все это время произнести, я ее предвкушал, я про себя репетировал и теперь произнес ее, громко, четко, хорошо артикулируя и прежде всего — вежливо: «Это не получится. В марте я женюсь на Верене».

После этого она меня выставила из квартиры. Она встала, указала рукой на дверь и сказала: «Вон».