Летний домик с бассейном

Тысяча человек в траурном зале, понятно, не помещалась, поэтому речи держали под открытым небом. Выступили бургомистр и министр культуры. Коллеги-актеры и режиссеры извлекли на свет божий воспоминания и сочные анекдоты. Порой слышались смешки. Я стоял позади всех, почти скрытый кустами, в нескольких метрах от дорожки. Некий комик поведал историю, в которой сам играл главную роль. Его выступление больше походило на репетицию к будущему шоу. Народ посмеялся, но смех был какой-то натянутый, будто его история не развеселила присутствующих, а скорее сконфузила. Я думал о последних минутах Ралфа Мейера, в больнице, всего-навсего неделю назад. Стаканчик со смертельным коктейлем стоял на передвижном столике возле койки. Рядом с баночкой недоеденного фруктового йогурта, из которой торчала ложка, утренней газетой и биографией Уильяма Шекспира, которую он читал последние недели. Между страницами лежала закладка, Ралф не осилил и половины книги. Он попросил Юдит и сыновей выйти из палаты.

Когда дверь за ними закрылась, он знаком подозвал меня поближе.

«Марк, — сказал он, взял мою руку, притянул ее на одеяло, накрыл другой своей ладонью. — Хочу сказать тебе, что сожалею».

Я посмотрел ему в лицо. С виду вполне здоровое, пусть и довольно худое. Только если видел, каким круглым и мясистым оно было еще месяц-другой назад, ты понимал, что виной тому болезнь. Глаза оставались ясными.

Все-таки странно. Я не раз бывал этому свидетелем. Люди выбирали определенную дату, чтобы умереть, и в назначенный день вдруг словно бы расцветали. Говорили и смеялись куда больше прежнего и будто надеялись, что кто-нибудь их удержит. Скажет, что ставить вот так точку — сущая нелепость.

«Я не… я никогда… — продолжал Ралф Мейер. — Сожалею. Вот что я хотел тебе сказать».

Я не ответил. С помощью надлежащих медикаментов и кой-каких крайне неприятных лечебных процедур он бы, наверно, прожил еще месяц. Но выбрал стаканчик с отравой. Достойный уход. Осушив этот стаканчик, избавишь близких от воспоминаний, которые трудно стереть из памяти.

И все же так странно. Смерть по добровольному выбору. В определенный, назначенный тобою самим день. Капитуляция. Почему не завтра? Почему не через неделю? Почему не вчера?

«Как она… сейчас?» — спросил он. Я видел, как он осекся, как все-таки сумел не назвать ее имя. Не знаю, что бы я сделал, произнеси Ралф Мейер ее имя вслух.

Я пожал плечами. Думая об отпуске год с лишним назад. На даче.

«Марк, — сказал он, сжимая мою руку. Ему хотелось сжать ее покрепче, и тут я вправду почувствовал, как мало у него сил. — Можешь передать ей… мои слова… те, что я сказал тебе?»

Я отвел глаза, без труда высвободил свою руку из его ладоней — из тех самых рук, чья сила когда-то принуждала других людей делать то, чего они не хотят. Вопреки их желанию.

«Нет», — ответил я.

6

Это случилось полчаса спустя. Я стоял в коридоре, сыновья Ралфа проголодались и ушли в столовую. Юдит Мейер вернулась из туалетной комнаты, где подкрасила губы и умыла глаза.

— Я рада, что ты был с ним, — сказала она.

Я кивнул:

— Он ушел красиво. — Такие вот слова говоришь в подобные минуты. Наперекор себе. Тут как со спектаклем, о котором говоришь, что находишь его потрясающим. Или концовку фильма — берущей за сердце.

К нам спешил человек в белом больничном халате. Он остановился прямо перед нами, протянул Юдит руку:

— Госпожа Мейер?

— Да? — Она пожала протянутую руку.

— Маасланд. Доктор Маасланд. У вас найдется минутка?

Под мышкой он держал коричневый скоросшиватель. Справа вверху виднелась наклейка с надписью фломастером «Г-н Р. Мейер», а ниже мелким типографским шрифтом — название больницы.

— А вы? — спросил Маасланд. — Член семьи?

— Я домашний врач, — ответил я, в свою очередь протягивая ему руку. — Марк Шлоссер.

Маасланд мою руку проигнорировал.

— Доктор Шлоссер, — сказал он. — Ну что ж… Собственно, весьма кстати. Есть кой-какие вопросы… — Он открыл скоросшиватель, принялся листать. — Где же это? Ах, вот.

Что-то в манере поведения Маасланда заставило меня насторожиться. Как и все специалисты, он не давал себе труда скрыть глубокое презрение к домашним врачам. Хирург или гинеколог, терапевт или психиатр — взгляд у всех у них одинаковый. В свое время не было охоты учиться дальше? — говорил этот взгляд. Поленился корпеть еще четыре года? Как видно, боялся серьезной работы? Мы оперируем людей, проникаем к внутренним органам, к системе кровообращения, к мозгу, центру управления человеческим телом, мы знаем это тело, как ремонтник знает автомобильный мотор. Домашний врач вправе только открыть капот двигателя, а затем покачать головой — с удивлением и восторгом перед таким чудом техники.

— Вчера мы с господином Мейером еще раз просмотрели всю историю его болезни, — сказал он. — Обычная процедура перед эвтаназией. В конечном счете не вы направили к нам господина Мейера, верно, доктор Шлоссер?

Я сделал вид, что задумался, потом сказал:

— Да, верно.

Маасланд вел пальцем по листу бумаги в скоросшивателе.