Летний дождь

Успокоила работа. Ходила от сосны к сосне, писала на стволах буквы-ижицы, и будто делили сосны меж собой ее тоску-кручину, Знала она, чем и вечером займется.

Над самым обрывом недалеко от делянки росла сосна. А прямо под сосной причудливо высунулся из земли корень, рядом с тонкими стволами черемухового куста. Давно она приглядела этот корень. Вот дошел черед до него.

Она привязала один конец бечевки к сосне, подергала, крепко ли. Екнуло сердце: крутизна такая, что обнесло голову. Все-таки спустилась вниз по обрыву. Вырезала корень, подняла голову и увидела Дмитрия. Ждал он молча, а в глазах — страх. «За меня ведь боится, за меня». Отсюда, из пропасти, Дмитрий вдруг показался одиноким, несчастным, уже брошенным ею. Жалостью окатило сердце. А он, не шелохнувшись, ждал, пока она выберется, словно боялся, что от любого его движения может лопнуть веревка или ухнуть с берега, не выдержать сосна. А потом отвязал веревку, хлестнул Анну в сердцах и, не давая обидеться, обнял, прижал к себе всю, приподнял, понес от дороги.

— Сколько лет прошло, а ты все такая же легонькая, как, помнишь, в то лето? — шептал. — Спишь мало, ешь плохо… Нюська… — опустился с ней в траву. От слов, от поцелуев оттаяла Анна, забыла обиды. А он шептал:

— Я почему про баню-то… тороплюсь-то почему… Говорят, в бане-то, да в своей, все са-авсем по-другому… Может, в бане-то и понесешь…

…Открыла глаза Анна: струилась над ней знойная синева.

— Мить, — попросила, — не раскатывай избушку хоть до осени?

— Ну, пускай гниет до осени избушка твоя, раз тебе так надо, — отозвался подобревший Дмитрий.

5

Но ушла от него Анна. Будто на прощание выпали им такие редкие в их жизни минуты…

В этот день после работы Анна торопилась к своей избушке: надумала выкрасить ставни да наличники в голубое! Пусть, мол, хоть последнее лето постоит избушка такой, какой при матери, при бабушке была. За этой работой и застал ее Дмитрий.

— Договорились ведь — раскатаем, а ты…

— Мить, здесь мама до времени умерла, бабушка жизнь изжила. Хочу, чтоб последнее лето все как при них было…

Рассердился Дмитрий, но ничего не сказал, сдержался. Пошел было к машине, да вдруг и взъерепенился! Закричал так, что, однако, на той стороне речки было слышно:

— Это ты какую краску-то вымазываешь на гнилушку свою? А? Это ты не ту ли, что из городу привез? Еле достал! Импортную?

— Ту, ту самую, импортную… Да не знаю я даже, где у тебя какие запасы краски ли, другого какого барахла…

То, что сказал ей на это Дмитрий, разом решило их судьбу:

— Во-от, во-от! Именно, что ничего ты не знаешь в доме! Да меня, может, потому и Царьком обзывают, что самому обо всем заботиться приходится. Ты ведь как: корова не доена, вымем землю подметает, а ты с корешками своими сидишь, художеством занимаешься! Других забот-печалей у тебя нет. Все бабы как бабы, а ты… Одной бы тебе жить-то надо…

Ничего лишнего не взяла из дома Дмитрия Анна. Только то, с чем пришла еще в старый дом мужа… Не тяжелый получился чемодан. Присела, задумалась: «Сколько же лет-то проволоклась-протащилась моя здесь жизнь…»

— Нюськ, — все еще не верил Дмитрий. — Мало ли что сказать сгоряча можно? Не дури, а…

— Правду ты сказал, Митя, хоть и сгоряча. Не удерживай — не такая тебе жена нужна… У нас ведь с тобой не жизнь, а все будто тяжба: Кто кого. Зачем?

— Ну и уматывай, артиска! — опять горячился. — Мне баба нужна, чтоб с ней жить можно было!

Вот так и отделилась-отмежевалась судьба Анны от судьбы Дмитрия.

Занялась она своим домиком: красила, мыла, пела во всю головушку на разные мотивы одно и то же: «Была без радости любовь, разлука без печали…» Ох, и радость была, и печаль.

…В то лето Дмитрий только-только вернулся: наездился по свету, осесть надумал, лучше родного поселка не нашел. И попадись же ему на глаза Анна! Ведь недолюбливала девчонкой-то: первый забияка был да матерщинник. А тут будто угорела от слов его, от поцелуев, от ручищ его могучих. Пушинкой себя чувствовала, как поднимал он ее на руки, перенося через мочажины да болотины. Пришла, видно, пора для Анны искать себе парочку, вот и угорела. А как прошел угар, а он скоро улетучился-развеялся, так и поняла: вместе они с Дмитрием живут, под одной крышей, и по документам муж да жена, а только глухой стеной разгорожены…

Ох, была без радости любовь.

Разлука без печали…

— Озоруешь все? — пришла бабка Липа, косилась на красную матицу, на бок русской печки, выкрашенный в красное же, не верила, что насовсем вернулась Анна под родную крышу.

Потом полоскала Анна занавески, звонко хлопала вальком, так что вздрагивала вода в речке.

Развернулась на том берегу машина Дмитрия, прошуршала по гальке, затормозила у плотцов.

— Бог в помощь, — пытался казаться беспечным.

— Спасибо, — ответила Анна,

— Домой-то когда?

Разогнулась Анна:

— Не вернусь я, Митя.

Он помолчал.

— Ну, ладно, — согласился. Потом спросил:

— В суд будешь подавать или как?

— Зачем?

— А барахло как делить будем?

— Не надо мне никакого барахла. Нынче, говорят, лету и осени долгими быть, живицы дам плана два, заработаю на все про все…

Он пошел было от нее, остановился, спросил: