Летний дождь

Юлька испугалась разоблачения, заработала проворнее, бегая от валка к валку, и уже опасалась глядеть в сторону Павла. А глаза сами просились туда, неподвластные ей.

Нарядная в молодой отаве лощина сбегала к звонкой, проворной речке Шадрихе. Заглушая древнюю неторопливую ее песню, хохотал Павел, бросая пригоршни воды в девчонок. Те повизгивали, довольные.

Юлька прыгала по промытым таежной водой камешкам, искала место поглубже. Нашла, зачерпнула ведерышко. Не успела разогнуться, вздрогнула, замерла над серебристой струей.

— Дай напиться солдату!

Павел взял ведерко, будто крынку с молоком. Глотал крупно. На подбородке блестела росинка. Непрошеные слезы комком застряли в горле Юльки.

Павел оторвался наконец от ведерка, вздохнул шумно: устал пить. Посмотрел на Юльку, будто спросил:

— Ну, что так смотришь?

— А ты? — ответили Юлькины глаза.

— Выросла! — сказали его.

— Правда? — вспыхнули радостью Юлькины.

— Правда! — подтвердили его.

— Пришла Лариска, подсела близко! — ревниво прервала этот диалог Лариска, села на бережок поближе к ним.

— А что, на выпасах есть еще запруда? — спросил Павел.

— Есть! — обрадовалась было Лариска. — Купаться! Купаться! — затанцевала на берегу. Но в это время из-за леса выкатился на своих кавалерийских ногах, обтянутых галифе, дядя Ларивон, закричал тонко:

— Скорей, у Авдотьи моей капустка хороша! Не видите, ли чо ли?

Бровастая туча ползла к покосу. Засновали по нему люди. Будто соревнование началось между ними и тучей: кто кого?

С открытым, как у птахи, ротиком металась от вороха к вороху Лариска. У тетеньки Шишки сбился с головы платок, мешали волосы. Она не замечала, подстегивая лошадь, обвивала готовую копну веревкой, волокла к стогу. Там, как автомат, работал Павел. Склонялся, целился вилами в ворох сена, поднимал огромный навильник деду Бондарю, опять склонялся, целился вилами в ворох сена, поднимал деду Бондарю. Тот, не суетясь, посасывая трубочку, словно не было над головой противника-тучи, утаптывал в стог навильник за навильником.

— Эх, прольет, наскрозь прольет, у Авдотьи моей капустка хороша! — ругал тучу дядя Ларивон, катаясь по стерне, поторапливая:

— Поскорея, девоньки! Поскорея, бабоньки!

Павел работал, не только не чувствуя усталости, а самозабвенно, с радостью отдаваясь общему ритму. Каждый мускул его тела знал сам, что от него требуется в любое мгновение, и оттого особенно легко становилось на сердце. Он крепко стоял на земле, но в то же время ему казалось, что какая-то сила приподняла его вместе с вилами, с зародом, на котором, посасывая трубочку, колдовал дед Бондарь, и он парит над всеми, как это бывает во сне. И оттого, что он приподнялся, и тело его, и вороха сена, которые он вскидывал и вскидывал над головой, казались невесомыми.

А там, внизу, танцевала свой сложный танец Юлька-Ульянка. Катила, помогая всем своим легким корпусом, огромный ворох, обнимала его, зарываясь в него с головой, несла, покачиваясь. Вот не удержалась, передолил он ее к земле.

— Ха-ха-ха! — рассыпалась звонко Лариска, сочиняя на ходу: — Средь шумного бала упала…

Растут копешки. Бороздят по стерне волокуши. А туча ползет. Шумит угрожающе навстречу ей лес. Все это сливается для Павла в одну симфонию, успокаивающую, благостную.

И когда скатился с зарода дед Бондарь, Павел даже пожалел, что пришло время всему этому остановиться.

Первые капли дождя шлепнули по горячим плечам.

— Успели! У Авдотьи моей капустка хороша! — ликовал дядя Ларивон, стягивая потемневшую от пота гимнастерку.

Повизгивая, вытряхивала из-под кофточки набившееся всюду сено Лариска. Спрятались в шалаш женщины, а с ними упаренный, еле живой Минька. Смотрел на свою работу дед Бондарь придирчиво. Юлька причесывала стог граблями, не торопилась в шалаш.

Павел стоял, бросив вдоль тела гудящие от работы руки. Как только что отдавался он работе, так теперь ждал грозу.

Затих лес. Притаились птицы. Только сено под граблями Юльки шуршало сухо.

— Ну, и ловенький же ты, парень! — похвалил Павла дядя Ларивон и позвал: — Лезь в шалаш! И ты, Улька, хватит его прихорашивать. Промокнешь!

Проворчала предостерегающе туча, ниже опустилась над лесом. Самый смелый ветерок затаился в листве. Вдруг рванула молния небо, ударил гром. И хлынул в эту прореху ливень.

Павел подставил дождю лицо, засмеялся. Юлька прижалась к стогу.

— Не бойся! Иди! Он теплый, как щелок! — позвал ее Павел.

Молния опять с треском распорола небо, ливень припустил.

Босые, промокшие до нитки, купались под ним Павел с Юлькой. На молодой отаве оставались темные, перепутанные их следы.

— Я тоже! — позавидовала Лариска и высунулась было из шалаша.

— Сиди! — цыкнула на нее Соня. — Не мешай!

Частил, ослабевая, дождь, уходил в сторону, и, словно догоняя его, бежали за ним Павел с Юлькой.

Остановились только у развилки заросших, мало хоженных тропинок, Не сговариваясь, свернули на одну из них.