Летний дождь

Только под вечер разогнулся, подумал с сожалением: «Пора к отцу — потеряют…» Елизавета Пахомовна, завернув гостинец — остатки луковика, увязалась проводить его.

— Айда пойдем — укажу тебе короткий путь…

И вела его почти нехоженой тропой, загадочно поглядывая по сторонам. Едва не наткнулись на крашенный в зеленое высокий забор. «Заповедник „Еловый“», — прочитал Юрий.

— Ага, он и есть — заповедничок, — ехидно подтвердила старуха. — Пойдем — покажу тебе этот заповедник! — потянула она его к щели в заборе.

Среди зелени, увидел Юрий, прятались нарядные коттеджики, разноцветные «Жигули» стояли почти у каждого из домиков. Меж деревьями натянуты гамаки, в них нежились в светлых праздничных платьях женщины с книжками в руках.

— Дом отдыха, что ли? А почему «Заповедник»? — недоумевал Юрий.

— Заповедник для двуногих! — съехидничала Елизавета Пахомовна. — Раньше была это деревня Еловая. А что теперь, спроси у самого вон Глобина!

Помолчала, объяснила, для чего вела своего гостя сюда:

— Вот эта Еловая и есть главный козырь Глобина супротив твоего отца!

— Понятно, — усмехнулся Юрий, — Да пускай люди отдыхают! Жалко, что ли?

— Страм! — сверкнула старуха глазами. — Стыд и страм! — И пошла от него, не прощаясь. Скрылась в зелени леса, но и оттуда был слышен ее громкий голос:

— Ишь, помещик новоявленный! Земли государственные раздаривать! Прикормил себе холопьев!

Подходя к отцовскому дому, Юрий еще издали увидел, что Петр Иванович, посвежевший и, казалось, совсем не больной, сидел на крыльце. Юрий опустился с ним рядом, молчал.

— Ничего, Юрик, ничего, — понял отец, почему молчит сын. — Ничего. Вот понравлюсь, а теперь, однако, поправлюсь, раз выполз вот на волю… Поправлюсь, и начнем помаленьку отстраивать нашу Воронину… Еще красивше будет…

— Вечеруете? — по-хозяйски распахнув калитку, шел к ним крепкий, носатый, губастый, с веселущими глазами из-под густых бровей человек лет пятидесяти.

Юрий увидел, как поморщился досадливо отец, человек этот явно ему неприятен.

— Здорово, друже! Встал? — тряхнул он руку Петра Ивановича, обхватил за шею, расцеловал троекратно. — Свалило тебя, а я заехать никак не могу! Подминает и меня житуха, Пётро, ох, подминает! Сеструха, ставь самовар! Весь день потел — самовара мало будет! — А сам пристукнул о ступеньку крыльца бутылкой коньяка, — Глобин! — подал руку Юрию, тряхнув с силой.

Юрий впился в него глазами: уж очень не совпадали его представления о человеке, о котором он наслушался всякого, с тем впечатлением, какое производил этот крепыш, так похожий, рассмотрел Юрий, на Валентину Андреевну.

Сели за стол. Посвистывал самовар. Но Глобин пил больше из рюмочки, не из чайной чашки.

— Я говорю, не пьешь, а за ворот льешь, я говорю, — заметила ему сестра.

— Не ворчи, сеструха: с устатку да на радостях! Петро твой повеселел, ну и — для-ради встречи, — потянулся он рюмкой к Юрию. — Ты, Петро, давай поднимайся да за дело! А на меня не приходись! Я тут ни при чем. Не моя это затея — хозяйства наши слить…

Молнией промелькнула, задрав носик, Лена, хлопнула выразительно калиткой.

— Я, как узнал, — проводил ее глазами Глобин, — так чуть самого кондрашка не хватила: соседи ведь, да еще свояки. Ни в жисть…

— Я говорю, запел свою песню, я говорю, — одернула его сестра.

— Ни в жисть не соглашусь, — не обращал на нее внимания Глобин. — Эслив только уж прикажут…

— Что-то ты сегодня больно мягко стелешь, — усмехнулся Петр Иванович. — С чем пожаловал?

— С помощью я к тебе, Петро, с помощью: посылай завтра ко мне транспорт, выгружай из моих складов минералку и срочно подкармливай сеяные травы. А то опять без кормов останешься. У меня этой минералки — девать некуда, а тебя, я слыхал, опять Сельхозхимия пообидела. Или нет: я сам распоряжусь.

— У себя распоряжайся! — неожиданно резко оборвал его Петр Иванович. — Что? Лишнего нагреб?

— У меня лишнего не бывает! — ничуть не обиделся Глобин. — У меня завсегда — четыре, эслив даже и не дважды два! Уметь надо!

— Я говорю, сел на своего конька, я говорю, — тревожно посматривала Валентина Андреевна на мужа.

— Счас они меня воспитывать зачнут, — подмигнул Глобин Юрию. — А что меня воспитывать? Сегодня живу! На земле — не в облаках! Седни жить надо, парень! — поучал уверенно Юрия — рад был свежему человеку. — В этой жизни, в этой! — прихлопнул с силой по столу пятерней, обросшей рыжей шерстью. — Учат! А у Глобина просто ребры не повдоль — он и пополам согнуться не гнушается, для дела!

— Все средства хороши! — добавил насмешливо Петр Иванович.

— Именно, именно! На днях сосед Ларионов приехал — это по другую мою сторону сосед, — объяснил он Юрию. — Приехал: Андреич, христом-богом молю — помоги! Шабашники дома поставили, а Сантехника унитазы не дает. Мало того что рабочих у них нет, так и оборудование придерживают. Попроси, Андреич, тебе не откажут, а я у тебя в долгу не останусь. Вот так и живем: ты — мне, я — тебе! А батюшка твой, Петро-то Иваныч, осуждает меня за мою предприимчивость…

— Только без демагогии, — поморщился отец. — Другим словом все это называется…