Летний дождь

Как случилась вся эта катавасия, Лариса учиться кинулась. Она в город, Федор в другой. От себя спасались. Потом-то, попозже, Лариса назад прикатила, на заочное перевелась. Как придет, бывало, время на экзамены ей ехать, она Мишутку-то к Даниловне. А тот — баба Таня да баба Таня. Как людям не дивиться: суразенка к бывшей свекрови подкидывает, а та и принимает его, будто внучонка!

…Даниловна отложила письмо, телевизор включила.

— С работы, ли чо ли? — спросила гостью: усталая та была, мокрое платье облепило колени.

— Да корова у Прудниковых в овсы ушла, объелась, еле отходили.

Ветврачом работала Лариса. Хорошо управлялась. По всей округе одна такая. Нет-нет да увезут куда-нибудь в другой колхоз делу помочь. Толковая, да бог счастья не дал.

— А Мишутка с кем же?

— С отцом на покос выпросился, сенаж у озера закладывают…

«С отцом», — подумала Даниловна, а вслух и скажи:

— Што не родишь Алешке сына, обидно ему, поди, с чужим-то?

Сказала и опомнилась: «Что я ляпнула-то? Как Сергеевна, стала, господи прости…»

Лариса обиды не выказала, только глаза сузились до щелочек.

«Ведь уже не молода, вон седина стала пробиваться, а красива же ты у нас, Лариса», — подумала горделиво Даниловна.

— Чаю, может, попьешь? — спросила, будто и не произошло ничего.

— А печенюшки есть?

«Печенюшки»… Вот за эти печенюшки, знать-то, и любила ее Даниловна: уж как умела поесть ее стряпню Лариса, без отца-матери выросшая! И посейчас нет-нет да и прибежит за всяко-просто, попросит: «Мама, печенюшек ваших захотела, нет ли? С молочком бы…»

Сегодня-то, понимает Даниловна, не до печенюшек Ларисе: Ефремыч, язви его, сболтнул, верно: мол, письмо Даниловне от Федьши принес.

Лариса отхлебывала маленькими глоточками чай, ела пирожки с луком, спрашивала:

— Девчата пишут?

— Да пишут помаленьку…

— Катя замуж не вышла?

— Нет, вроде…

— Приехать не собираются?

— Жду, да не знаю, дождусь, нет…

— А вы все косите?

— Сшибаю помаленьку, пока вёдро…

Помолчали.

— Мама, — насмелилась наконец Лариса, отодвинула чашку. — А Федя что пишет? — и аж в лице переменилась вся. Прислонилась головой к оконному косяку, слезы в два-то ручья. А ведь не плакивала раньше, хоть, говорят, палкой бей. Гордая была, крепкая. Да, правду, видно, сказала Сергеевна, обкатала ее жизнь…

Лариса взяла себя в руки, посмотрела в окно на темную зелень ограды, на белую дорогу за ней, дерзко пообещала:

— Никуда он от меня не денется! Только бы приехал! А то возьму да сама туда поеду!

— Не борони, Лариса! — строго одернула ее Даниловна. — У тебя семья, у него семья… Одному жизнь покалечила, теперь Алешке…

— Не люблю его, мама, — опустила голову Лариса. — Что Алешка? Так… прилипышок…

— Не о любви уж бы тебе думать-то, об сыне, об Мишутке. Ведь Алешка настоящим отцом ему стал…

— А привета мне Федя не шлет?

— Опять за свое!

— Ну ладно, мама, спасибо, пойду я, — в сенях приостановилась, попросила жалобно. — А от меня передайте, мама…

— Не роняй себя, Лариса, не надо…

— Мама, жизнь проходит! Одна ведь она, жизнь-то!

— Ох-хо-хо-хо! — вздыхала Даниловна в своей широкой кровати. Поскрипывала та под ней. «Расшатываться стала. Ну да немудрено! Вместе с домом и кровать эту ладил еще прадед. Века два уж, поди, ей, матушке. Все стареет. И у всякой вещи одна жизнь. Подольше, правда, чем у человека, а одна. Наново не родится никто и ништо…» Понимала Даниловна по-бабьи-то Ларису, жалела. Конь о четырех ногах и тот спотыкается. А с ее-то норовом нисколько не удивительно. Смела была, бойка. А Федор во флоте служил, срок немаленький, вот и вспыхнула, как спичка. Не простил Федор. А ведь могла тогда Лариса ничего не сказать ему. Никто бы и не узнал греха ее. Даниловна Мишутку за своего родимого внучонка почитала бы. Нет! Она в первый же день приезда мужа — бух! Так, мол, и так: не верна тебе! Ребенок будет от другого, а люблю тебя. Не простишь — уеду!

Ох, не хочет вспоминать Даниловна тех времен! Девчонки в слезы — любили невестку.

И ведь укатила на другой же день. Даниловна втайне от Федора ездила в город, откуда тот студентик, полюбовник-то ее, был. На уборочную, обычное дело, наезжали студенты-то.