Летний этюд

«В чем суть этого перелома? Может быть, в отказе? В отказе от покорения и обуздания природы, в отказе от закабаления других народов и континентов, но также и в отказе от закабаления женщины мужчиной? В радости жизни (когда ты уже не властелин мира и не стремишься им быть)?»

Или в другом месте — со ссылкой на Макса Фриша — она размышляет о функции слова в рамках своей новой поэтики:

«Такое слово не будет снабжать нас ни историями героев, ни историями антигероев. Оно будет неброским и рассказывать будет о неброском, о драгоценных буднях, просто и конкретно. Гнев Ахилла, смятение Гамлета, ложные альтернативы Фауста будут вызывать у него всего лишь улыбку. Ему придется пробиваться к своему материалу поистине «снизу» — и тогда, может быть, этот материал, увиденный с доселе неведомой точки зрения, еще откроет доселе не распознанные возможности».

Эти размышления во «Франкфуртских лекциях» прямо соприкасаются с тем, что Криста Вольф пытается «снизу», от простого и непритязательного быта, изобразить в «Летнем этюде». «А с другой стороны, почему эти фразы должны быть важнее чистой печки?» — вдруг задумывается Эллен. Еще более отчетливо направление новых поисков сформулировала Криста Вольф в статье «Ответ читателю» (1981):

«Все, что игнорируется и отрицается, мы должны создать: приветливость, достоинство, доверие, раскованность, непосредственность, очарование, аромат, звучность, поэзию. Непринужденность жизни. Все, что улетучивается первым, когда недобрый мир грозит вылиться в тотальную войну. Истинно человеческое. Дающее нам силы отстаивать мир».

Собственно говоря, именно эту концепцию жизни пытается провести Криста Вольф в «Летнем этюде». Она стремится изобразить попытку очень разных людей жить вместе, не поступаясь своими индивидуальностями, а — напротив — уважая их и способствуя их раскрытию. Хотя при внимательном чтении обнаруживается, что книга вдоль и поперек пронизана конфликтами, и отнюдь не только бытовыми. И сельский домик, и маленькая деревня тысячью зримых и незримых нитей связаны со всем миром, и сама Криста Вольф не может не осознавать утопичность изображаемой ею сельской идиллии. Как настоящий художник-реалист, она не удовлетворяется показом внутренних психологических коллизий уединившегося в деревне содружества и дает почувствовать грозное веяние внешнего мира, не принимающего предлагаемые «условия игры». Поэтому возникающее временами ощущение идиллии окончательно разрушается пожаром в деревне и смертью Штеффи.

Пожар этот, в предощущении грядущих событий, приобретает поистине символическое значение. Примерно такое же, какое он имел в повести Валентина Распутина «Пожар», опубликованной почти за год до чернобыльской катастрофы и до кризиса, проявившегося в самых разных сферах экономической и политической жизни страны. Или как в пьесе Фолькера Брауна «Переходное общество» (1982), где сгорает дом, символизирующий ГДР. Большие писатели становятся провидцами. Так, Криста Вольф, изобразившая трагедию Кассандры, сама выступила в ее роли. Но высокие гуманистические ценности, которые писательница утверждает своим творчеством, позволяют надеяться, что ее усилия не пропадут втуне.

1990, июль

А. Гугнин