Летний снег по склонам

— Ты ветеринар будешь? — неожиданно спросил Зосима. — Про олешков книжки читаешь? Эх-хех... — вздохнул, легонько кшикнул на оленей и снова надолго замолк.

Ручьи кончились, тундра, ограниченная туманом, катилась под полозья плоско и однообразно. Пете казалось, что нарты стоят на месте и олени только перебирают ногами, не двигаясь.

— Э-хех... — опять вздохнул Зосима. — Хотел шофером я учиться. На вездеход шофером. Вездеход, знаешь, быстрей олешка. Уй, как по тундра прет! А так чего я — пастух...

— Почему ж не стал шофером? — спросил Петя, заглянул в окошечко гуся на лицо Зосимы. Там под мокрыми бровями совсем сжались его глаза, в них не было больше черного пламени, из них смотрела горечь и беспомощность. Да, зрелая горечь и детская беспомощность.

— Почему, почему... — Зосима отвернулся. — Почему дурак был... Молодой дурак был... Интернат учился... Книжка читал... писал...

Зосима вдруг оборвал разговор, остановил упряжку, подошел к кореннику, повертел в пальцах ремень сбруи. Ремень был разорван. Зосима вобрал руку в рукав гуся, ловко достал нож, висевший на поясе под гусем, быстро прорезал концы ремня, сорвал под ногами пучок какой-то травы и скрепил разрыв.

— Тундра скучал... — продолжал он, погоняя оленей. — Батюшка, матушка скучал, братья, сестры... Убежал интернат. Учить кончал, дурак оставался... Эх-хех... Мой друг — вместе учился — сичас в городе большой начальник стал... Я-то пастух...

— Ничего. Ты же хороший пастух, а это... — начал было Петя, но Зосима прервал его:

— Ладна, ладна, харош пастух, пачет-уваженне, грамота, часы, — знаю...

И здесь разом кончился туман. Гребень склона и вышка были по-настоящему рядом. И небо стало утренним. Медная заря побледнела, засветилась латунью, облака поредели, поднялись, вся округа засияла, запела красками.

Из тумана, как из озера, выплывали на склон упряжки и бежали к гребню. За гребнем начиналось тундровое плоскогорье. До этого мгновенья горизонт был скрыт то увалами, то кустами, то склонами. А сейчас ничто не сдерживало взгляд. Справа за тусклым серебром росной тундры поднялся Уральский хребет; он видится как огромная плоская стена, прорезанная трещинами снежников. Неожиданным взмахом сломал он равнину, нарушил однообразье, его подошва в белесой дымке, а вершины в смоляных облаках.

На север и на запад развернулась низина, залитая туманом. Отсюда она как замерзшее море. Кое-где ее пропороли купола возвышенностей и черные клинья далеких лесов. А южнее, в ярко-зеленой тундре, просветились озера, они были совсем круглые, и из каждого прямо в небо поднимался столб пара. Голоса людей и дыханье животных лишь оттеняли неколебимую тишину.

Зосима выпряг оленей и пустил пастись. Они не стали ложиться — пошарили под кустами, метнулись в сторону, сбившись в кучу, прильнули мордами ко мху, опять отбежали.

— Смотри! — крикнул Пете Рогов. — Грибы ищут!

Олени шарахнулись по зарослям карликовой — не выше травы — березки, вдоль по склону, за ними и остальные, выпряженные и с нартами.

Пастухи бросились вдогонку.

— Когда грибное место проезжаешь, — продолжал Рогов, — олени бесятся — идут по грибы, да и только! Ты их и хореем, и криком — ничего не помогает. Бывали случаи, так понесут, что и седока свалят, и в тундру убегут сами по себе. Что ты! Грибы для них первое лакомство сейчас.

Он пошарил среди мха и достал маленькую крепкую шляпку подберезовика.

— Никогда не ел сырых грибов? На-ко отведай.

Петя с опаской, так же как вчера сырую рыбу, взял шляпку, пожевал упругую мякоть и почувствовал необычайно пряный, острый аромат, наполняющий рот. Это было гораздо вкусней, чем вареный или соленый гриб.

— Ну как? Теперь оленей понимаешь?

Иван Павлович рассмеялся и отправил в рот бледно-коричневый подберезовик.

Среди мха молодые грибки были рассыпаны, как яички, — только подбирай. И тут же сочные лепешки зажелтевшей поспевающей морошки.

Пастухи приводили оленей, привязывали к нартам, и те, словно поняв, что по грибы все равно не пойдешь, покорно ложились на мох, подгибая сначала передние, потом задние ноги, и щипали березки.

Собрались возле упряжки Данилы, выпили по пластмассовому стаканчику водки, закусили сырыми грибами и морошкой. Кто-то пустил по рукам кожаный мешочек соли — с ней грибы оказались еще вкусней.

Этот короткий отдых среди равнины под высоким светлеющим небом успокаивал, умиротворял. Страсть и ярость недавней гонки смирялись тишиной и покоем, заливавшими утренний мир.

Когда тронулись в путь, взошло солнце, тундра покрылась пластинами киноварной зелени и светлого серебра. При беге оленей с нарт казалось, что пластины переливаются одна в другую, меняют очертанья, вспыхивают и тускнеют. Столбы пара над озерами загустели и встали мраморными колоннами, поддерживающими небо. По обе стороны от нарт березки и мох, покрытые росой, загорались, как крылья гигантской стрекозы.

Солнце стало пригревать, и Петя с удовольствием смотрел вокруг, наблюдая утреннюю тундру.

Только Зосиме не до восхищений.

— Ай, ай, — озабоченно причитал он, посматривая на солнце, — тепло пришел... Ай, не успел до чума ехать...