Летний вечер, половина одиннадцатого

Площадь осталась позади, но городок еще не кончился. Еще один патруль возвращается ни с чем. Полицейские идут гуськом. На черный «Ровер» они и не взглянули. Они видели столько машин с утра. Иностранные номера больше не привлекают их внимания.

Ни один из них не взглянул на «Ровер».

Вот и гараж. Один гараж. А Мария помнит два.

— Когда я ехала туда, — оправдывается Мария, — я не смотрела по сторонам, было не до того. А на обратном пути я была пьяна. Но я все-таки вспомню. Точно, был второй гараж.

— Шоссе на Мадрид, — говорит Пьер. — Ты не могла ошибиться.

Вот он, второй гараж. Пьер едет почти так же медленно, как она ночью.

— Потом — такое большое одинокое строение, мастерская, что ли.

— Вон она. Не волнуйся так, — откликается Пьер.

Он говорит мягко, с нежностью. Ему очень жарко.

И, наверное, страшно. Ни Пьер, ни Мария не оборачиваются, и Клер на заднем сиденье примолкла.

Вот и мастерская. Она открыта. В раскаленном воздухе визжит электропила.

— А дальше, кажется, домики, совсем маленькие.

Вот и они, низкие, приземистые; у калиток стоят ребятишки и смотрят на машины. Никто больше не думает о том, который час. Какой угодно предполуденный час. Кончились домишки, и нет больше никакой тени над полями. Только мимолетные тени проносящихся в небе птиц.

Пшеница ни о чем не напоминает. Никакого ориентира не видно. Ничего, кроме золотистых колосьев в слепящем свете.

— Я долго ехала через эти поля, — вспоминает Мария. — Четырнадцать километров, я же тебе говорила.

Пьер смотрит на приборный щиток. Шепотом высчитывает расстояние, которое они проехали.

— Еще пять, — говорит он, — пять километров. Скоро будем там.

До слез всматриваются они в поля, слегка вздымающиеся холмами на горизонте. Однообразно серое небо над ними. Телеграфные провода тянутся насколько хватает глаз вдоль шоссе на Мадрид. Машин мало — мало охотников ехать по такой жаре.

— Дорога нигде не сворачивала? — спрашивает Пьер.

Она отвечает, кажется, да, она помнит поворот, но она не свернула. И потом ехала все время прямо до проселка.

— Все прекрасно, — говорит Пьер. — Развилка уже близко. Смотри туда, налево. Смотри хорошенько, Мария.

Они переговариваются очень спокойно — наверно, из-за Жюдит. Может быть, и из-за Клер тоже. Жюдит что-то напевает, веселая, отдохнувшая, ей больше не страшно.

— Он умер от жары, все кончено, — твердит Мария.

Дорога слегка идет вверх.

— Ты помнишь? Помнишь этот подъем, Мария?

Да, она помнит. Шоссе действительно шло вверх, едва заметно, и сразу за подъемом была развилка, дорога уходила влево, вот сейчас они увидят ее, сразу за гребнем, и увидят еще поля, еще и еще пшеницу, без конца, без края.

— Это глупо. Это бессмысленно! — кричит Мария.

— Нет, — отвечает Пьер, — да нет же.

Еще пшеничные поля — вот они. Раскинулись до горизонта, не такие однообразно золотистые, как те, прежние. Там и сям пестреют среди колосьев огромные яркие цветы. И тут подает голос Клер.

— Здесь, — говорит она, — уже начали жать.

VII

— Проклятье! — кричит Мария.

Пьер останавливает «Ровер». Жюдит прислушивается, пытается понять. Но все молчат, и она отвлекается на что-то.

— Посмотри еще, — просит Пьер. — Мария, пожалуйста.

Дорога уходит влево, прямо линией сбегает вниз, в долину. Она пока безлюдна.

— Это тот самый проселок, — говорит Мария. — Жнецы еще далеко отсюда, до них метров пятьсот и в одну сторону от дороги, и в другую. Они доберутся до него не раньше вечера. Вот видишь, Клер.

— Конечно, — соглашается Клер.

И Мария вдруг до мелочей узнает эту дорогу, ее плавный, такой плавный изгиб; и именно такой ширины она была, и вот так неповторимо пряталась среди колосьев, и свет, даже свет узнает Мария. Она берется за бутылку коньяка, которая по-прежнему лежит в кармашке. Пьер удерживает ее руку. Мария послушно кладет бутылку на место.

— Он лег в поле, — говорит она, — кажется, там, — и показывает куда-то, но разве найдешь то самое место в океане пшеницы? — Он лег, чтобы дождаться полудня. Но так много времени прошло, где же он теперь?

— Кто? — спрашивает Жюдит.

— Один дядя, — объясняет ей Клер, — который должен был поехать с нами в Мадрид.

Пьер медленно трогает машину с места. Проезжает несколько метров по шоссе, потом, все так же медленно, сворачивает на проселок. Отчетливо видны две колеи от автомобильных колес, переплетенные с другими следами: здесь проехали телеги.

— Колеса «Ровера», — говорит Пьер.

— Ты видишь, видишь, — твердит Мария. — Колосья в полдень, наверно, совсем не дают тени. Он умер от жары.

Жара и правда сильная, очень сильная. Проселок давно высох. Следы колес «Ровера» и телег запечатлелись на нем до следующий грозы.

— Ах, как все глупо, — вздыхает Мария. — Это было здесь. Вот здесь.

Уже немного за полдень, совсем немного.

— Замолчи, Мария, — просит Клер.

— Я молчу.