Летные дневники: часть первая

Не знаю. Мне это надо. Я - тот человек, к которому через века обращаются Рафаэль и Гомер, Данте и Пушкин. Это для меня они писали, это меня они себе представляли как взволнованного и благодарного потомка. Для меня миллионы людей сохранили и пронесли сквозь шелуху мод, ужасы мора и войн, сквозь сиюминутность и грязь бытия, - все лучшее, что создано человеческим гением. И я не могу быть травоядным.

Значит, мое место - в цепочке лучших. Я должен осмыслить переданное мне и, добавив свое, передать дальше. Должен!

У меня растет дочь. Сегодня ей 16 лет. Я лепил ее по своему образу и подобию, и, может, еще успею кое-что добавить. Но, в основном, эстафету я передал. И все-таки боюсь: слаб человек, а море шелухи все глубже...

Хорошо знаю, что останавливаться нельзя, что созданное оплывает от покоя. Поэтому и копаюсь в себе, борюсь с вечной душевной ленью.

Конечно, в мастерстве пилота очень важен критический подход к делу. Те, кто это отрицает, оставили полеты, большей частью, не по своему желанию.

Восемнадцать лет я вожу, вожу - людей, грузы, почту. Я ямщик. Никаких подвигов мне не довелось совершить. Но возил больных - старался помочь, возил пожарных - старался помочь, возил и вожу просто здоровых людей - стараюсь помочь. Стараюсь везти мягко и безопасно, сажать нежно. Но при этом строго сужу себя за промахи, ошибки, отклонения, лень, небрежность.

Я всегда старался не мешать людям. Не прыгать в глаза. Уступить, сделаться маленьким и незаметным, прошмыгнуть мимо, никогда не оттаптывал ноги в борьбе за существование.

Требовать с других не умею. Каждый должен требовать с себя и винить прежде всего - себя. А с других - конечно, требовать надо, и строго, особенно с разгильдяев. Но я для этого не гожусь. Это моя беда. Я лучше покажу, как надо, своим примером.

Пишу и чувствую, как дремучи мысли, как примитивны и бессвязны слова, как не хватает мне общей образованности, как закоснело мышление, как не развито перо. Не могу не только выразить, но и разобраться, что выражать.

Правда, разговаривая, в основном, российским матом, сильно не разовьешь мышление и речь. Видно, близок мой потолок. Да я и не претендовал на сильно высокое. Для работы над собой необходимо время - я его трачу на работу и семью, и львиную долю - на работу, в ущерб семье.

Для развития речи нужны и библиотека, и общение с людьми, близкими по духу. Над книгой надо думать, много.

Где же набраться времени.

И КПД мышления низок. Я все с большей завистью читаю статьи, рецензии в "Литературке" - ведь авторы свободно оперируют этой галиматьей, а для меня темный лес. Читая классиков, правда, чувствуешь себя тоже как бы в лесу, где-то в траве, у корневищ: дышишь свежестью, видишь мощные стволы, но не дано увидеть вершины и охватить взглядом все.

И все-таки я туда стремлюсь. И возникает жалость к скопищу людей у пивного ларька, в каждом из которых, может, и правда, убит Моцарт...

Но не всю же жизнь летать. Уйду на пенсию, появится время. Только бы не охладеть, не состариться преждевременно, не перегореть. И может, на смену удовлетворению от преодоления пространств на лайнере придет удовлетворение от постижения мира другим, косвенным путем.

11.12

Обратный рейс задержался из-за тумана, мы вылетели поздно и приземлились дома в 23 местного. Домой добрался в час ночи. Сонная Надя вышла, ткнулась носом в мое холодное пальто и пошла добирать.

Я вымылся, лег в супружескую постель, обнял жену и затих. И она не спала, и я не спал, и думали мы об одном. Что больше недели я болтаюсь из рейса в рейс, что она ждет и тоскует, и, помимо нерешенных семейных проблем, есть еще простые человеческие желания... но осуществление их физически невозможно, потому что силы отданы работе.

Я лежал, как выжатый лимон, чувствуя, что сердце судорожно колотится, а мышцы никак полностью не могу расслабить, особенно левое бедро. Это не первый раз; в общем-то, это после полета уже привычное ощущение. Летом из-за этого я уже загремел на две недели на чердак с кардиограммой.

Бывали у меня периоды, когда с работы с радостью шел домой, а из дому - на работу. Бывало и так, что работа казалась каторгой, и идти на нее не хотелось. Случалось, и домой с работы не тянуло. Всякое в жизни бывает.

Но сейчас соотношение между домом и работой предстало для меня в совершенно новом качестве. Работа раскрылась для меня своей творческой стороной, отношение к ней стало на порядок выше - как способ самоутверждения. А дом стал тихой гаванью, местом восстановления сил, эдаким профилакторием. Но ведь есть еще женщина, любящая и тоскующая, в вечном ожидании... Ей пока вроде нужен не только бумажник...

А у меня на нее нет сил. Нет желаний. Есть только ощущение тепла, да ощущение вины. Есть надежда, что вот наступит отдых, все образуется, вернутся силы...