Лето

– Да, да, – поддразнивает его Тоотс, – именно таким ты и останешься. От этой хвори никто еще не излечивался. Теперь ты на всю жизнь калека. Иди сейчас же к старому Кийру и скажи ему: «Корми меня и пои меня, шей для меня одежду, сам я больше ни к чему не способен, кривой я и кособокий, как еврейская буква, и башка у меня сейчас такая дурацкая, еще хуже, чем раньше, и дурацкой она навеки и останется». Так и скажи старому Кийру, а мы придем да поглядим, что он с тобой сделает. Хорошо было раньше надо мной потешаться, да еще пальцем указывать и приговаривать: «Гляди, какой у него вид!» Теперь сам в беду попал! А Тоотс, видишь, сидит себе за столом, как герой, и в ус не дует.

По этому поводу вновь и вновь наполняются стаканы, все пьют и кричат: «Ваше здоровье!», поют какую-то песню, Имелик играет на каннеле марш и кто-то отпускает шуточки, главным образом по поводу несчастного рыжеголового парня, с каждой минутой все более впадающего в мрачную меланхолию.

Под конец танцуют еще какой-то удивительный танец, только что придуманный, вместе с его названием, Тоотсом. Этот на первый взгляд очень несложный танец, задуманный главным образом для того, чтобы подразнить Кийра, вскоре становится популярным во всей округе и его потом часто танцуют в Паунвере. Это тот самый широко известный танец-свалка, когда парни, обхватив друг друга за плечи и образовав нечто вроде большого живого клубка, притопывая, разом прыгают с места на место. Посередине же, где толкотня и давка больше всего, стонет и потеет несчастный Кийр.

Затем Имелик подгоняет к воротам мельницы свою лошадь, сажает обоих приятелей на телегу и везет их по домам. Перед домом арендатора с церковной мызы стоит высокий мужик с пышными усами и с изумлением глядит вслед проезжающим.

– Не узнаешь его? – спрашивает Имелик Тоотса, едва они успели отъехать подальше.

– Не заметил, – отвечает Тоотс и оборачивается.

– Это же твой старый приятель, арендатор с церковной мызы.

– А-а! – восклицает Тоотс; он готов уже спрыгнуть с телеги, но в этот момент Имелик подстегивает лошадь, и они едут дальше.

Но Имелику приходится еще немало повозиться с Тоотсом, когда они подъезжают к дороге, ведущей к кладбищу. Здесь Тоотс снова порывается слезать с телеги и куда-то улизнуть; куда именно – он не говорит, одно только твердит, что «очень-очень нужно там побывать». После короткой потасовки, во время которой Тоотс вдруг упоминает хутор Рая, Имелик догадывается, что у приятеля на уме, и еще больше противится его попытке; в конце концов победа остается за Имеликом.

Кийра, ослабевшего, с желтым лицом, «отпускают на волю» возле дома портного, и он бочком, спотыкаясь, медленно плетется домой.

– Ну и достанется ему от старика, – злорадствует Тоотс, глядя ему вслед. – Так ему и надо за его утренний керосин.

И Тоотс с таким юмором описывает Имелику свой утренний кофе в семье Кийров, что тот всю дорогу хохочет. У ворот хутора Заболотье приятели долго пожимают друг другу руки и уславливаются в воскресенье встретиться возле церкви.

VII

Ночью Тоотс просыпается, шарит вокруг себя руками и пытается сообразить, где он сейчас находится. Вокруг кромешная тьма и жуткая тишина. В первое мгновение Тоотсу мерещится, что он в России, странно только, как он очутился здесь, на этом подозрительном ложе. Лежит он на какой-то рыхлой куче, из которой странно торчит множество шуршащих колючек, и пахнет она не то сеном, не то смолой. Постепенно нить его мысли приводит его в родные края, переносит внезапно во двор хутора Заболотье, затем в комнатушку отцовского дома, а потом уже, дав ему возможность поблуждать по Паунвере, ведет обратно во двор Заболотья.

Но дальше? Что было дальше?

Тоотс нащупывает кошелек с деньгами и кольцо и убеждается, что и то и другое при нем; во всяком случае, до сих пор он имел дело с честными людьми. Он роется в карманах, обнаруживает коробок со спичками и зажигает одну из них. Что это за странное помещение, куда он забрался на ночлег? Ни окон, ни дверей, ни стола, ни стула, одна лишь эта подозрительная зыбкая куча в углу, в которой там, где он лежит, образовалась глубокая ямка. И все-таки, погоди, дверь тут есть, он просто ее не заметил при тусклом свете спички. Дверь и должна быть, иначе как бы он мог сюда пробраться?

Тоотс наступает ногой на тлеющую спичку, несколько секунд стоит в темноте, затем снова зажигает огонь, осторожно приоткрывает дверь и выглядывает в щель. Ага! Вдруг все становится ясным. Сомнений нет: он в сенях амбара в Заболотье, а спал он на куче своего собственного сена. Как он сюда попал – это уже другой вопрос. Так, так… теперь вчерашний день возникает в его памяти во всех подробностях. Как подумаешь – это была все же безумная затея! Тоотс, прислонившись к косяку двери, почесывает затылок и сплевывает. У, какой ужасный, противный вкус во рту! И все этот… Bals. vulnerar. Kunz.! Будь он проклят со своими каплями против тошноты! Жаль, что он еще сильнее не накрутил ему его красный нос!