Лето

Поездка продолжается, и через некоторое время вдали вырисовываются башни града Таары [3], появляются и другие признаки, свидетельствующие о близости очага культуры. Шумная компания юнцов, едущих навстречу в пароконной извозчичьей коляске, вопит, чтобы мужики убирались с дороги, хоть в самую канаву! На краю канавы у костра сидят двое путников, жарят себе что-то на ужин и разговаривают по-немецки. Урядник и еще какой-то человек с медной бляхой на груди везут в город связанного по рукам и ногам арестанта. Близость одного из крупных городов родного края сказывается и в необычано чистом и правильном эстонском языке: в мызном парке «сапрещается прифязывайт лошади к густам н терефьям». В другом месте – снова табличка, гласящая, что здесь «сдрого воспрещается делайт крязно». Вообще прохожему стремятся на каждом шагу доказать, что он находится не в каком-нибудь отсталом медвежьем углу, а под самым боком у большого города. Такие же своеобразные надписи красуются и в городе на дверях магазинов и на углах улиц. Может показаться, что в городе Таары эстонский язык терпят лишь как неизбежное зло. Эстонский язык здесь – это пасынок, которого заставляют носить воду и дрова, чтобы можно было сварить кофе для родного ребенка. И если старцу Ванемуйне еще когда-нибудь придет в голову посетить цветущий во всей своей красе град Таары и под сенью кустов затянуть песню, то и он, вероятно, наткнется на грозную надпись: «Таптать траву, развешить на терефья и густы каннель и друкой струнный инструмент сапрещается». И старичку не останется ничего другого, как поплестись в ближайший лес, улечься ничком где-нибудь под деревом и взяться за иностранную азбуку, ибо здесь услышишь все возможные языки, за исключением того, на котором говорили в старину. Даже нежные дочери Лесной волшебницы нарядились в шляпки с перьями и щебечут на неведомом наречии. А многие из тех, кто должен бы шагать впереди и освещать путь, высоко держа над головой пылающий факел, совершают забавные прыжки, стремясь попасть в «высшее общество». Иногда кое-кому из них даже удается, подпрыгнув вверх, вцепиться в этот самый аристократизм зубами и повиснуть на некоторое время между небом и землей. Но обычно либо у них обламываются зубы, либо там наверху что-то обрывается, и человек, болтавшийся в вышине, снова падает на землю с куском аристократизма, издевательски торчащим из его рабьих челюстей

Приезжие из Паунвере оставляют лошадь на постоялом дворе «Ээстимаа», а сами отправляются в город по делам. Сначала сын бродит вместе с отцом по лавкам гостиного двора, потом ему это хождение надоедает. Старик, что бы он ни покупал, торгуется, как еврей, а платя деньги, делает такую жалкую мину, точно отдает свой последний грош.

Управляющий имением роется в записной книжке, находит адрес Арно Тали и говорит отцу, что пойдет проведать школьного товарища. Старик не возражает; он тоже собирается скоро вернуться на заезжий двор и будет до утра дремать в своей телеге. Утром, когда продаст на базаре привезенный товар, можно будет продолжать закупки. Домой поедут завтра около полудня, если справятся со всеми делами. А не удастся сыну найти себе ночлег, так пусть приходит в «Ээстимаа» – в телеге на двоих места хватит.

Управляющий имением еще раз заглядывает в записную книжку, затем медленно направляется к нужной ему улице, время от времени останавливаясь перед витринами магазинов.

Сын хозяев хутора Сааре живет не очень далеко, и после пятнадцати минут ходьбы гость из России оказывается у цели. Сначала он прохаживается взад и вперед перед серым двухэтажным домом, затем открывает входную дверь и читает таблички на дверях квартир. Но фамилии Тали не видать. Управляющий стучится наугад в первую же дверь. Нет, говорят ему, здесь нет жильцов по фамилии Тали, но если посетитель разыскивает студента, то пусть спросит во дворе, там живет какой-то молодой человек, который ходит мимо их окон с книгами под мышкой. После этого дверь захлопывают и в коридоре остается лишь едкий запах пережженного кофе.

Во дворе расположены еще два маленьких дома. В дверях одного из них стоит бородатый мужчина и с кем-то нещадно переругивается. Вначале даже не видать, с кем, но судя по звонкому фальцету – это старая злая баба, которой не терпится к вечеру высказать все, что накопилось у нее на душе за целый день.