Жопошники? – спрашивает Шарлотта. – И что она об этом пишет?
Ну типа, – говорит он. – Это слово происходит от слова, означающего, м-м…
(о нет)
ягодицы.
Сестра опять над ним хихикает.
Ты покраснел как помидор, – говорит она.
Дальше, – говорит Шарлотта.
Типа оно также означает «никчемный», – говорит он, – или «тот, кто плохо работает», или «ленивый, безответственный», или «бездомный человек». Так что в конечном счете это слово означает не только «гей», ведь оно заключает в себе и весь прочий подтекст.
Подтекст. Фантастика, – говорит Шарлотта.
Есть глава и про слово «фантастика», – говорит он. – О том, как политики постоянно твердят, какая сейчас везде фантастика, какая будет фантастика, и о том, что это слово всегда должно стимулировать фантазию. А еще глава о том, что политики все время говорят о происходящем с точки зрения Второй мировой войны, чтобы люди были преданными, приняли их сторону и прониклись патриотическим духом.
Как эта книга называется? – говорит мать.
«Имморальное воображение», – говорит он.
Мать презрительно фыркает.
Ну, приплыли. Не существует такого явления, как имморальное воображение, – говорит мать. – Ведь не существует и такого явления, как моральное воображение. Сама мысль о том, что воображение как-то связано с моралью, сомнительна.
Н-да, – говорит мужчина.
Да, – говорит Роберт. – Подразумевает, мам.
Но это же не означает, что воображение морально или имморально само по себе, – говорит мать.
Это предполагает, что мы вообще живем в соответствии с каким-нибудь этическим кодексом, – говорит Шарлотта.
Роберт очень энергично кивает.
Сестра смотрит на него и смеется.
Воображение свободно, как ветерок, – говорит мать.
Ну да, но ветерок-то не свободен, – говорит сестра. – На него влияет изменение климата, а теперь и ухудшение климата.
Ладно, не ветерок, но оно свободно, как… как самое свободное, что можно вообразить, помимо ветра, – говорит мать.
Ну в том-то и беда, – говорит Шарлотта. – Все зависит от того, что
!
Она такая умная, что Роберт чувствует себя слабаком. Он сидит прямо, как певчий в церкви, у которого никогда не сломается голос. На нем эта одежда певчих типа блузы. Она ослепительно белая. Он никогда не чувствовал себя таким неприметным. Никогда не чувствовал себя таким чистым, от макушки до самых ногтей на ногах. Он был дочиста отмыт светом. Теперь он понимает, почему порнуха – совсем не то же самое, что любовь. Невозможно вытворять все это так бездумно, так оскорбительно с тем, кого так… так искренне боготворишь.
Боготворить! Разве он когда-нибудь думал, что употребит подобное слово в своей жизни?
Мать все еще разглагольствует.
Воображение может делать и делает все, что ему заблагорассудится, – говорит она.
«Не может, – думает Роберт. – Не должно».
Как Роберт с сиденьями велосипедов? – говорит сестра.
Роберт-певчий сгорает от стыда в своей воображаемой блузе.
Сиденья велосипедов, – говорит Шарлотта.
Она смотрит на его сестру, потом на Роберта. Сестра машет на него забинтованной рукой, словно маленькой дубиной пещерного человека, культей мумии. Роберт опускает и отводит взгляд. Голова горячая как огонь.
Ммфгм, – говорит он.
Ну да, и вообще, откуда он может хоть
Нет. Ничего я не выдумываю. Я сфоткал себе на телефон пару страниц из ее книги. Вот что она пишет о слове «леттербоксинг».
Он листает телефон, увеличивает пальцем фото и зачитывает своим самым старательным дикторским голосом:
«Слово «леттербоксинг» составлено из двух английских слов,
До чего же банальное вступление, – говорит мать.
«Слово
он краснеет
«влагалище…»
у него горит лицо