Лето без каникул

Русаков хотел сказать что-то еще, но его перебила не знакомая Игорю молодая женщина — Вера Викентьевна. Она поднялась и сказала, протягивая руку Ивану Трофимовичу:

— Так, значит, договорились? Парты и крыша. В порядке шефства.

— Что с вас взять…

— А это как сказать, — улыбнулась Вера Викентьевна. — Взять с нас хоть и нечего, а дать кое-что сможем.

— И что именно?

— Там будет видно.

И, кивнув Игорю, скрылась за дверью.

Игорь вышел из правления колхоза в самом отличном настроении. Сто рублей! Шутка сказать, — это больше, чем на стройке моста. Вот уж не думал. И все решилось так быстро. В его руках бумажка на ферму: с первого июля направляется на работу трактористом-кормовозом. Он несколько раз перечитал: кормовозом, кормовозом, кормовозом! И вдруг почувствовал в этом слове что-то обидное, даже оскорбительное. Чепуха! Подумаешь, кормовоз. Ну и что ж с того? Он старался себя убедить, что быть трактористом-кормовозом — все равно что трактористом-пахарем, сеяльщиком, возчиком леса. Но чем больше он убеждал себя, тем сильнее его охватывал стыд. Это он-то, Игорь Шеломов, кормовоз?! Он готов был вернуться к Русакову, бросить на стол бумажку. Ему казалось, что однажды, очень давно, он уже пережил нечто подобное. Вот только когда? В пионерском лагере! Его послали туда, как отличника. И там какой-то дурак стал дразнить его навозником. Было глупо обижаться. А может быть, это чувство стыда и неловкости пришло совсем не в пионерском лагере? Не все ли равно. Вот и сейчас ему тоже стыдно. Он закончит среднюю школу, наверное, получит медаль, и — на тебе! — идет в колхоз кормовозом. Не отсюда ли его стыд? Только бы не узнали в школе. Но это невозможно. Узнают не сейчас, так потом. Не во время экзаменов, так после, когда он выйдет на работу. Он шел, не думая о дороге, и вновь оказался на задах Больших Пустошей, около гумен и риг, мимо которых шел в правление. Так, значит, еще направляясь за работой в колхоз, он стыдился ее, боялся встретиться с кем-нибудь из ребят…

6

На доске мелом было написано крупно, каллиграфически, словно на уроке чистописания: «Физик-комик!» Игорь увидел эту надпись, едва войдя в класс, и сразу все понял: это его новое прозвище! Значит, кто-то узнал, что он будет работать на ферме, и дал ему кличку. Физик-комик! И пусть как угодно называют. Ему наплевать. На всех наплевать! Тем не менее он думал: а кто это написал? И сжал кулаки.

За несколько минут до экзаменов в класс вошел Егор Васильевич. Удивленно остановился перед доской.

— Есть физики-лирики, это я слыхал. А что такое физики-комики?

— Бульшепустошское изобретение! — ответил Юрка Игнашов.

Класс рассмеялся. Игорь до боли в пальцах стиснул крышку парты. Значит, будет розыгрыш. И рывком поднялся. Егор Васильевич взглянул на него.

— Шеломов хочет что-то сказать?

— Позвольте мне отвечать первым. — И, не ожидая разрешения, шагнул к столу, где должны быть разложены билеты по математике.

Но директор вернул его на место и вызвал Рюмахина. Так уже было заведено у Егора Васильевича. Начинают отвечать троечники. И тогда класс производит весьма выгодное впечатление. А что было бы, если сначала сдавали экзамены отличники?

По традиции, никто не уходил домой, пока не выходил последний. Его ждали в школьном сквере.

И последним на ступеньках школьного подъезда показался Игорь. Навстречу шагнул Игнашов. Молитвенно, по-восточному сложив руки, Юрий протяжно проговорил:

— О достопочтенный Игорь ибн Шеломов, дошла до нас печальная весть, что ты, сойдя с дороги, указанной тебе великим аллахом физики Эйнштейном, предпочел всем наукам скотный двор в колхозе. Но ты не будешь одинок. С тобой заодно останется Луша Кабанова, которая никогда и нигде не сможет учиться, будь у нее даже двадцать лет производственного стажа. Поистине аллах сделал так, что от великого до смешного нет даже шага.

Он был неплохим артистом, этот Юрка Игнашов. Даже Игорь не мог не отдать ему должное. Но внутри у него все кипело, и он готов был взорваться. Богданова схватила его за руку.

— Юрий шутит. Выдумал какую-то ерунду и ломается.

— О прекраснейшая из прекраснейших, добрейшая из добрейших, пусть покарает меня аллах, если в моих речах есть хоть одно слово неправды.

— Тогда и подавно нечего паясничать, — сказала Нина. — Игорь стал кормовозом? Ну и что же? Чему же тут смеяться? Я не понимаю, тебя, Юрий.

— Ого, не думаешь ли ты остаться в Больших Пустошах?

— Ну, а если? — спросил Андрей Кочергин и, подхватив костыль, поднялся со скамьи.

— Для меня ровным счетом ничего, — сказал Игнашов. Но спектакль пришлось прекратить. С Андреем шутки плохи.

Игорь шел домой с Кочергиным.

— Это правда, что ты остаешься в Больших Пустошах?

— Ты удивлен?

— Честно говоря, да. Ведь ты же хотел в институт на физмех.

— Передумал.

И больше ни слова.

Навстречу, держась за руки, бежали Верушка и Оленька.

— Вы куда, девчонки?

— В школу, за тобой.

— А что случилось?

— Иван Трофимович ищет тебя, — сказала Верушка.

— Русаков, — добавила Оленька. — Велел прийти в контору.