Лето бородатых пионеров (сборник)

И кто-то ответил: «Вся жизнь тяжелая была, вот и земля тяжелая. Кузнецовых в России, как известно, – больше всех фамилий».

С этим Кузнецовым мы много лет были «летними» соседями. Крестьянствовал он всю жизнь. Кажется, раз только уезжал надолго – служить, в Германию.

О сталинских временах говорил хорошо, хотя шесть лет сидел «За порчу казенного имущества» спьяну.

Пил много. Родил сына-инвалида и дочь – «кровь с молоком». Жена давно умерла. Злые языки говорили, чуть ли не убил он ее.

Ничего особенного, выдающегося, в жизни Юры Кузнецова не было: пас колхозную скотину, сторожил, пахал-сеял, гулял с местной красавицей Зойкой, которая может скакать на лошади и материться не хуже любого мужика, – но все как бы не то извиняясь, не то скрывая что-то сокровенное, чего выговорить не умеет, да и не перед кем… Одно твердо знал Юра Кузнецов: что – «по-крестьянски», что – «не по-крестьянски».

Нельзя сказать, что был этот бобыль человеком добрым или даже содержательным. Однако чист был как дитя именно в этом – в ясном понимании, что – «по-крестьянски», что – «не». И употреблял это свое понимание в тех моментах своей немудрящей жизни, которые считал значительными. Но хоть и президентом его никогда не избрали б – с этим пониманием всем бы хуже не стало.

Ожесточенно жил Юра Кузнецов, чадно. По отношению к внешнему миру, от которого давно отучился ждать чего-то хотя бы невраждебного. И не ошибся. Когда его хватило в январе и он попал в больницу, ему сразу же сообщили, сколько стоят лекарства, повязки и все прочее. А так как у Юры ни гроша за душой не водилось, его скоренько выписали, и больше медицина к нему не являлась.

После этого Юра изредка сосредоточенно курил на скамеечке у своего дома, по привычке поглядывая на небо. Даже несколько грядок вскопал, несмотря на параличные ноги. Говорил мужикам, смущенно улыбаясь:

– Жить охота! Жить-то – охота!

Они пили, согласно кивая, но переглядывались привычно горестным взглядом, в котором читалось: «Мы – рабы. И выхода у нас – нету».

Понимать Юру в последние месяцы было трудно: что-то нарушилось в речи после удара.

Никогда я не видел его в не рваных штанах. Носки штопала ему Зойка. И в чем он был в гробу – не видел. Подошел, когда уже выносили. А крышку забили в доме – пах. Даже текло…

Хоронили споро, всей деревней. Без проблем – городские позавидуют. Под батюшкино благословение опустили рядом с женой, в сосновом бору, русского крестьянина Юру Кузнецова, в неприметной жизни которого пользы и смысла было больше, чем… спросите у себя сами.

Поминки устроили честь по чести: забили телка, выставили ящик водки. Но над всем застольем стояло все то же застарелое, горестное: «Мы – рабы. И выхода у нас – нету».

В торце длинного стола сидели два родных брата Юры, в цивильном, из города. Они ни с кем не общались, и, как оказалось, ничем не поучаствовали в похоронах и поминках. Один из них был вылитый Юра.

… К вечеру разговор пошел о дробовиках в применении их по отношению к телемордам политиков. Но я – человек не деревенский, и пока отличить браваду от серьеза не умею. Тем более что сосредоточиться мешает телевизор, вернее, президент, который очень сыто похваляется реформами, и такая же холеная рать щелкоперов урчит при этом от удовольствия.

Господи! Смогу ли я когда-нибудь оправдаться, что хотя бы формально принадлежу к этому цеху?

– Вы, сударь, на этом месте – самоубийца! – уважительно произнес могучий молодой человек с умными и добрыми глазами, в которых читалась готовность, помолившись, вешать всякую сволочь. А еще в глазах его синими китами покачивался недюжинный интеллект. Спины китов были заметны немногочисленным наблюдателям, еще остававшимися зрячими. Остальные уже ничего наблюдать не хотели: в серной кислоте общественной атмосферы самого начала 1990-х было не до жиру.

Звали молодого человека Александром… Принес он свое коренастое и подвижное тело в редакцию. Делал он это частенько, чтобы подышать свежим прокуренным воздухом патриотизма и поделиться соответствующими новостями в надежде, что хоть что-то в этой жизни сдвинется вправо.

Александр был одним из лучших учеников Виктора Дерягина, – это он в 1991 году ходил «бить демократов» и буквально бил их, о чем уже с удовольствием докладывалось. Работал Александр в одной из лучших библиотек мира, в Отделе рукописей, сгущая в своей крупной голове сеть нейронов, как последний царь сгущал железнодорожную сеть России.

Сегодня его собеседником имел честь оказаться я, ставший к тому времени худым, нервным и патриотически настроенным, и в тот момент сидевший на шатком стуле заведующего отделом очерка и публицистики толстого журнала, казавшегося ему прорусским.

Вокруг бушевала инерция «революции 1991 года». Гул политического хая прочно задерживался и даже усиливался в этом месте даже несмотря на то, что уже шел третий год так называемой «молодой российской демократии»