Лето длиной в полчаса

– Прошу. Наверное, лучше городской? – наивно спросил Пилигрим.

Дама окончательно оттаяла. Видимо, до сих пор не была уверена, что не столкнулась с новой формой молодёжного прикола.

– Это было бы просто замечательно!

Пилигрим продиктовал ей номер Дедала. Придётся нанести визит обожаемому родственнику. Ничего. Время детское.

– Всего доброго.

На этот раз дама протянула ему левую руку. Пилигрим, обученный Дедалом, не стал тянуть её вверх, как на сеансе лечебной гимнастики. Поступил грамотно: склонился. Дотронулся губами до полного гладкого запястья и вдруг замер.

На руке блондинистой дамы красовались такие же часики, которые реставратор Артём нацепил в баре на гламурную кису! Браслетка, циферблат… всё один в один!

Пилигрим выпрямился, не сводя с дамы испуганных глаз. Она нервно поправила прическу правой рукой.

– Что-то не так?

– Нет-нет. Извините, мне пора.

Пилигрим попятился, повернулся и рысью покинул помещение аукционного дома.

Глава вторая

Обстановка кабинета директора российского филиала компании «Брайс энд Хугер» по замыслу дизайнеров должна была создавать у посетителей впечатление респектабельной простоты и одновременно вызывать положительные эмоции. Однако фокус не получился. Комнату битком набили вещами по-настоящему дорогими и ценными, но до них было страшно дотронуться. На слегка потёртом ковре в центре (Персия, восемнадцатый век) стоит длинный овальный стол красного дерева (настоящий Чиппендейл) с расставленными вокруг него стульями. Пишущий посетитель невольно отодвигал лист бумаги, чтобы посмотреть: а не осталось ли царапины на гладкой полированной поверхности? Справа от входа, в углу, скромно приткнулся полосатый диванчик, обтянутый таким гладким сверкающим атласом, что с него, казалось, можно было скатиться, как с горки. Если бы диванчик огородили цепью и водрузили на сиденье табличку с категоричной надписью «Не садиться!», получился бы музей в чистом виде. Впрочем, желающих посягнуть на раритет не находилось. Диванчик вызывал почтительное уважение, как старость в любом виде: если за двести лет на его холодную глянцевую поверхность не присел ни один человек, почему сейчас должно быть иначе?

Между высокими окнами красуется старинное резное бюро (Франция, восемнадцатый век), в углу тускло мерцает мрамором имитация камина (новодел!), на котором хрустально отбивают время часы работы Буше. Над диванчиком висит картина кисти Вламинка – как говорится, скромненько, но со вкусом. Все здесь ненавязчиво напоминало, что компания «Брайс энд Хугер» – фирма платежёспособная и респектабельная. Красиво, но выходя из этой красивой холодной комнаты, Артём всегда облегченно вздыхал. И сильно подозревал, что такие же вздохи невольно вырывались из груди любого посетителя, независимо от его социального статуса и размера кошелька.

Смущал запах. Почему-то в кабинете директора всегда пахло нафталинными шариками. Возможно, запах исходил от Мадам – худой представительной дамы, возглавлявшей российский филиал компании. Её звали Анна Леонардовна Нарышкина, и на все вопросы типа – «неужели из тех самых Нарышкиных?» – она неизменно морщила нос. Разумеется, «из тех», а как же?.. Если отбросить историческую позолоту, останется только смешная неблагозвучная фамилия. Люди будут говорить: «Нарышкина, Покрышкина – в общем, как-то так». Недопустимая вещь.

Артём не сомневался, что Мадам «из тех самых Нарышкиных». И до самого торжества демократии она скрывалась в сундуке, куда её сунули заботливые родственники, переложив нафталином.

Мадам повела носом в сторону Артёма, сидевшего слева от неё:

– Так что у нас с картиной?

Нос был самой выразительной частью её лица. Однажды Артёму приснилось, что он целуется с Мадам по-настоящему, взасос, и он проснулся от собственного хрипа: её нос не скользил по его щеке, а разрезал её, словно лезвие бритвы. Бог знает, с чего ему примерещился такой ужас: никаких видов на Мадам у Артёма никогда не было.

Ленка намекала, что Леонардовна (как она называла свою начальницу) к нему неравнодушна. Артём такие намеки пропускал мимо ушей. Частично из-за скромности, частично потому, что не представлял, что Мадам способна на обычные человеческие чувства. Максимум, что он мог себе представить, это как Мадам мастурбирует перед грамотой о дворянстве, пожалованной её предку каким-то далеким российским царем.

– Это хорошо сделанная копия восемнадцатого века.

– Подстава это, а не копия, – твердо возразила Ленка. – Голову даю на отсечение: оригинал.

Мадам повела носом вправо.

– Вы полагаете, или вы в этом уверены?

– Я всегда уверена в том, что говорю.

– Давайте выслушаем мнение независимого консультанта, – предложил Артём.

– Интересно, а меня ты таковым не считаешь? – огрызнулась Ленка.

Борта её безукоризненно сшитого пиджака разошлись, обнажая все ещё аппетитную грудь, на которой тем не менее уже рассыпались едва заметные пигментные веснушки.