Лето длиною в ночь

— Ну да, через год… А тебя Рублёв вообще не спрашивают! Ты ищи скорее свою шапку!

Тоня страдальчески морщась, стучит указательным пальцем по запястью:

— Время, Глеб, время, уже уйма времени!

Шапку они так и не находят. Не признаваться же, где он в самом деле её посеял…

Наконец, Глеб, в форменной шинели, но с непокрытой головой, а за ним — Тоня с сумкой через плечо, застёгиваясь на ходу, — первыми выбегают из дома.

Сначала — в училище.

Тоня должна доставить Глеба старшему офицеру «прямо в руки».

Они долго едут в переполненной маршрутке, и Тоня всю дорогу хмурится, озабоченно поглядывает на часы. Опаздывает! А ей — нельзя…

Они подъезжают к Петровской набережной.

— Глеб! — говорит Тоня жалобно. — Если я сейчас выйду, чтобы проводить тебя до проходной, я точно опоздаю. Здесь пятьдесят метров по прямой. Будь хорошим мальчиком — дойди до КПП один. Без меня. Только сразу же позвони, что дошёл. Телефон у тебя с собой?

Глеб суёт руку в карман, демонстрирует Тоне телефон.

— Не волнуйся, всё будет нормально, — обещает он спокойно, с достоинством. — Не маленький уже. Что я, хуже Раевских, в конце-то концов! Нет-нет, не забуду. Да-да, сразу позвоню.

* * *

Он не позвонил. Ни пока она ехала до работы, ни во время первого занятия, ни в перерыве, ни после второго…

Она не знала, что и думать. Пятьдесят метров по прямой. Ну куда он мог деться?

Она уже сотню раз набрала его номер. Мобильник равнодушно-вежливо отвечал одно и то же: «Телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети».

Не проводила, и вот — результат. Пропал, потерялся! Может, под машину попал? Он в нахимовской форме, значит, если несчастный случай, сразу сообщат в училище.

Дрожащими руками набрала номер дежурного офицера.

«Нет, никто его здесь не видел. Нет-нет, не звонили. Никто пока ничего не сообщал. Послали посмотреть, не в рекреации ли он. Нет. И в столовой искали, и во дворе. Не нашли. Нигде не нашли».

Она звонила ещё много раз — вдруг появился, вдруг нашёлся?..

Дежурный офицер, всегда вежливый и приветливый дядька, теряя самообладание, ругался матом, кричал ей в трубку: «Не знаю я, где Рублёв! <…> Потеряли ребёнка, теперь сами его ищите!»

Она искала. Она обзвонила все больницы и морги. Безрезультатно.

Она снова и снова — уже в который раз — набирала его номер. Увы.

Глеб был вне зоны доступа.

Часть восьмая. Накануне

Дорога

До города Владимира, где владыку Фотия давно и с нетерпением ждали, было рукой подать. Лёгкий возок кренился то в одну сторону, то в другую.

Седоки — сам Фотий и иеромонах [12] Патр и кий, делящий со своим митрополитом все тяготы дальнего пути из самого Царьграда — тихо беседовали. Говорили по-своему, по-гречески.

Отец Патрикий — типичный грек, горбоносый, со смуглым и отчего-то всегда бледным лицом, почтительно расспрашивал митрополита:

— Отчего не хочет владыка оставаться в Москве? Зачем едет во Владимир?

Осанистый, с серебряной нитью в окладистой чёрной бороде, Фотий отвечал вполголоса:

— Негоже митрополиту всея Руси слишком зависеть от московского князя! И от литовских распрей лучше нам остаться в стороне… — Митрополит всё говорил и говорил, обстоятельно, неторопливо. Щурится близоруко, отчего заметна становилась тонкая сеть морщинок вокруг внимательных, влажных, похожих на чёрные греческие маслины, глаз.

Патрикий внимал, согласно кивая.

Наконец, оба умолкли, слушая скрип колёс, глухой стук копыт о пыльную ухабистую дорогу, протяжную перекличку сопровождающих митрополита великокняжеских кметей [13].

Вечернее солнце медным диском медленно спускалось за дальний тёмный бор. Отодвинув узкой длинной ладонью занавеску, Патрикий любовался на проплывающие мимо берёзовые перелески, пронизанные длинными закатными лучами.

Рамы с пластинами слюды вынуты — по-летнему, и в окно возка струилась вечерняя свежесть, пропахшая скошенным сеном, мятой и дальним, чуть горьковатым печным дымом.

Грек вдыхал прохладный воздух полной грудью — с наслаждением вбирая в себя мягкую, неяркую благодать этого удивительного северного края.

* * *

Теперь, вблизи Владимира, он с улыбкой вспоминал о сборах в этот дальний и долгий путь. О том, как пугали его рассказы о загадочной лесной стране, где будто бы полгода падают с неба белые холодные хлопья. А в иные, особо снежные годы, — ложатся сугробами до самых крыш приземистых, рубленных из дерева, русских изб.

Почти два года прошло, как в Царьграде, по воле Византийского патриарха Фотий был рукоположен в митрополиты всея Руси [14]. И, отправляясь на Русь, новый владыка взял его, Патрикия с собой.

Далеко позади остался царственный Константинополь, колоннады и окатистые купола его церквей, величественные дворцы и древние обелиски, фонтаны, капающие на выщербленные мраморные плиты, каменные ступени и мостовые, раскалённые солнцем, горячий воздух, наполненный пряными запахами базара и неистребимым, заполняющим мощёные камнем улицы зловонием — от навоза и гниющей рыбы… И — вечно туманное Мраморное море, сказочно сияющее в золотистой солнечной дымке…