Лето длиною в ночь

Под аркой Главного штаба стоял небритый загорелый человек. Он был в блестящей от сырости куртке на молнии, застёгнутой под самое горло, линялых джинсах и огромных горных ботинках. За плечами у него висел фоторюкзак. Человек, прищурясь, целился в них фотокамерой с огромным объективом.

Когда они приблизились, незнакомец вдруг присвистнул удивлённо, опустил камеру книзу «дулом» и громко произнёс:

— Вот это встреча!

Запыхавшаяся, мокрая, раскрасневшаяся от скачки четвёрка остановилась в нерешительности, разглядывая незнакомца.

А он улыбнулся им, как старым друзьям, и неожиданно предложил:

— Хотите мандаринов?

Пауза. Смущённые улыбки. Ну как тут откажешься! От мандаринов-то!

— Хотим, наверное…

Красными замёрзшими руками человек аккуратно, привычным движением закрыл линзу объектива крышкой, а потом вытащил из оттопыренных карманов куртки несколько крупных, душистых, бледно-оранжевых мандаринов.

— А я вас везде ищу, — сказал он Тоне как бы между прочим, неторопливо обдирая со своего мандарина кожуру загорелыми крепкими пальцами. — Это ведь вы позавчера забыли сумку в маршрутке? — повернулся он к Луше. — Ваша сумка у меня. Мама… — он запнулся, вопросительно посмотрел на Антонину, и повторил, обращаясь к Луше: — Мама, наверное, сердилась?

— Мама не знает пока… — ответила Луша смущённо. — А наша Тоня не сердилась, а просто расстраивалась. Правда, Тонь? — Вот видишь, оказывается, зря расстраивалась…

Тоня молча кивнула, бережно сжимая в ладонях всё ещё не очищенный золотистый плод, словно грея об него озябшие руки. И улыбнулась незнакомцу — лучистой, удивительно открытой, доброй улыбкой.

* * *

— Фотограф — это супер! — шепнул Глебу Руся, хлопнув слегка ошалевшего приятеля по плечу. — У нас тоже папа — фотограф. — Глеб, ты того… Если будет грустно — ну, мало ли что — не вздумай никуда нырять! Просто позвони, ладно? Или пришли сообщение…

— Я напишу! — Я по выходным бываю «В контакте». — Без всякого «мало ли что» напишу! — пообещал Глеб.

А снег всё не унимался, валил и валил, не переставая.

Совсем рядом вдруг зазвучал саксофон, и они притихли, заслушались… Чуть вибрирующие, трогающие за душу звуки преображали мир вокруг. Фантастическая снежная круговерть становилась ещё призрачнее, ещё фееричнее.

Глеб оглянулся. Печальная, завораживающая музыка доносилась из большой картонной коробки, притулившейся к стене. Там прятался — по своему обыкновению — здешний уличный музыкант-отшельник.

Они подошли поближе, угостили отшельника мандаринами, попросили сыграть «Moon River» — их новый знакомый попросил. Тоня только брови подняла.

И зазвучала «Лунная река». Волшебная, пленительная мелодия — Глеб сразу узнал её: Тоня любила эту песню, напевала часто.

Музыка лилась, прерывалась и снова текла… Хрипловатые, щемящие звуки саксофона согревали теплом человеческого дыхания холодное небо, крупными снежными хлопьями сходящее на землю. И весь огромный мир вокруг полнился трепетом. И — надеждой.

Глеб взглянул на Лушу. Она была вся в снегу. Заснеженная вязаная шапочка. Влажная спутанная чёлка. Искры — вспыхивающие, дрожащие на мокрых густых ресницах…

— Мы ещё приедем… — тихо пообещала она ему. — Я — приеду! — К Тоне… И — к тебе! И ты — приезжай…

Он кивнул, зная — расставание неизбежно. Но мосты! Мосты — наведены.

Он надеялся — надолго. Может быть даже навсегда. Во всяком случае здесь и теперь он верил в это.