Лето Гелликонии

Между маятником и зеркалом либо стоял, либо ходил быстрыми шагами от стены к стене король ЯндолАнганол. Мучаясь в нерешительности, он раз за разом проводил пальцами по еще свежему шраму на бедре, потирал бледный плоский живот или заглядывал себе за спину, чтобы увидеть там вспухшие кровавые полосы, спускающиеся до худых ягодиц. Видя в зеркале отражение малорослого, исхлестанного бичом существа, он рычал от бессильной ярости.

Он легко мог отправить дипломатов паковать тюки и баулы, не дождавшись ответа, несолоно хлебавши; обуревающая его черная ярость и кхмир затмевали разум, и он колебался на грани такого решения. После этого он мог бы стиснуть в объятиях самое дорогое, что было у него на свете, - королеву - и усеять ее рот горячими поцелуями, перемежая их с клятвами не расставаться никогда, с обетами вечной любви и верности. Он мог также разыграть и полную противоположность, став в глазах одной негодяем, а в глазах многих святым, готовым бросить все к ногам своей страны.

Те немногие, кто следил сейчас за ним со стороны, издалека, а именно семейство Пин с Аверна, многие часы проводившее за изучением глубинных психологических связей и духовных противоречий королевского рода, считали себя вправе с уверенностью заявить, что решение, сию минуту сводящее с ума короля, на самом деле принято им очень давно. Хранящаяся в банках памяти Пин информация восходила к той далекой поре, когда, около шестнадцати поколений назад, большую часть Кампаннлата укрывали непроходимые снега, а в далекой глухой деревне, зовущейся Олдорандо, правил некто АозроОнден, далекий предок Анганолов. Нанизанной на эту неразрывную нить висела бусина-история размолвки между сыном и отцом, скрывающаяся в тени многих поколений, но до сей поры не забытая.

Семя разлуки с самым дорогим лежало в короле ЯндолАнганоле, зароненное в его разум много веков назад, погрязшее так глубоко, что сам он и понятия о нем не имел. Плодородной почвой для этого семени было презрение к самому себе, имеющее еще более древнее происхождение. Презрение к себе заставило короля отвернуться от ближайших друзей и связаться с фагорами; чувство это было взращено и отточено несчастьями и отверженностью детства и юности короля. Эти подспудные движущие силы были глубоко захоронены, но тем не менее голоса их доносились до поверхности сознания короля и звучали хоть и слабо, но весьма отчетливо.

Круто отвернувшись от зеркала, от смутной фигуры, мелькавшей в серебряной глубине, король жестом велел служанкам приблизиться. Он протянул им руки, и его принялись одевать.

– Корону, - молвил он, когда девы взялись приглаживать его светлые волнистые волосы. Он сумеет наказать ожидающих его дигнитариев, он накажет их, поднявшись над ними на недосягаемую высоту.

Через несколько минут дигнитарии, прервав скучное ожидание, с облегчением бросились к окнам Зала совета, заслышав за ними строевой шаг. За окном они увидели огромное число покрытых длинной белой шерстью голов с острейшими блестящими на солнце рогами, голов, посаженных на широкие плечи, поддерживаемые мощными спинами, услышали грохот копыт и - эхом - скрип кожаного боевого доспеха. Под окнами зала прошел Первый полк Фагорской гвардии при полном параде - такое зрелище было способно внушить беспокойство даже самым стойким из людей. Вид марширующих двурогих, чьи руки и ноги гнулись в локтях и коленях в обе стороны, был совершенно нечеловеческим. Марширующие существа казались выходцами с того света, настолько поразительным и сверхъестественным было чувство, вызываемое видом коленей, с одинаковой легкостью сгибающихся вперед и назад.

Сержант выкрикнул команду. Фагоры остановились, мгновенно, так же не по-человечески, но очень по-фагорски, перейдя от ходьбы к полной неподвижности.

Раскаленный ветер шевелил шерсть на плечах воинов сплоченного отряда. Покинув свое место во главе строя, король четким солдатским шагом вошел во дворец. Почетные гости и полномочные послы с тревогой переглянулись, почему-то думая о возможности своей немедленной насильственной смерти.

Войдя в зал, король остановился и молча обвел взглядом послов. Один за другим присутствующие поднимались с мест. Словно борясь с немотой, король длил паузу. Наконец он заговорил:

– Вы потребовали от меня сделать необычайно трудный и жестокий выбор. И вместе с тем нет причины, по которой я мог бы задержать ответ. Мой первейший долг всегда и во всем - служение моей стране.

Поэтому я не позволил личным переживаниям вмешаться в ход дела. Я принял решение выслать королеву, МирдемИнггалу, из столицы. Сегодня она еще останется здесь, во дворце, но завтра отправится в свой загородный дворец на побережье. И если Святая Панновальская Церковь соблаговолит выдать своему покорному слуге грамоту - разрешение на развод, я разведусь с королевой, моей женой.

И женюсь на Симоде Тал, дочери дома Олдорандо.