Лето Господне

Приезжаем домой под вечер, а у нас полон-то дом народу: старинные музыканты приехали, которые – «графа Мамонова, крепостные». Их угостили всякими закусочками… – очень они икорку одобряли и семушку, – потом угостили пасхой, выкушали они мадерцы – и стали они нам «медную музыку» играть. И правда, таких музыкантов больше и нет теперь. Все они старые старички, четверо их осталось только, и все с длинными седыми-седыми бакенбардами, как у кондитера Фирсанова, и будто они немцы: на всех зеленые фраки с золотыми пуговицами, крупными – пожалуй, в рублик, – а на фраках, на длинных концах, сзади, – «мамоновы гербы», львы, и в лапах у них ключи, и все из золота. Все – как играть – надели зеленые, высокие, как цилиндры, шляпы с соколиными перьями, как у графа Мамонова играли. И только у одного старичка туфельки с серебряными пряжками, – при нас их и надевал, – а у других износились, не осталось, в сапожках были. И такие все старые, чуть дышат. А им на трубах играть-дуть! И все-таки хорошо играли, деликатно. Вынули из зеленых кожаных коробок медные трубы, ясные-ясные… – с ними два мужика ходили, трубы носить им помогали, для Праздника: только на Пасху старички ходят, по уважаемым заказчикам, у которых «старинный вкус и могут музыку понимать», на табачок себе собирают… – сперва табачку понюхали и почихали до сладости, друг дружку угощали, и так все вежливо-вежливо, с поклончиками, и так приветливо угощали – «милости прошу… одолжайтесь…» – и манеры у них такие вальяжные и деликатные, будто они и сами графы, такого тонкого воспитания, старинного. И стали играть старинную музыку – называется «пи-ру-нет». А чтобы нам попонятней было, вежливо объяснили, что это марькиза с графом на танцы выступают. Одна – большая труба, а две поменьше, и еще самая маленькая, как дудка, черненькая, с серебрецом. Конечно, музыка уж не та, как у графа Мамонова играли: и духу не хватает, от старости, и кашель забивает, и голос западает у трубы-то, а ничего, прилично, щеки только не надуваются. Ну, им еще поднесли мадерцы для укрепления. Тогда они старинную песенку проиграли, называется – «романез-пасторал», которую теперь никто не поет – не знает. Так она всем понравилась, и мне понравилась, и я ее заучил на память, и отец после все ее напевал:

Един млад охотник
В поле разъезжает,
В островах лавровых
Нечто примечает.
Венера-Венера,
Нечто примечает.

Один старичок пел-хрипел, а другие ему подыгрывали.

Деву сколь прекрасну,
На главе веночек,
Перси белоснежны,
Во руке цветочек.
Венера-Венера,
Во руке цветочек.

Так и не доиграли песенку, устали. Двоих старичков положили на диван и дали капелек. И еще поднесли мадерцы и портвейнцу. Навязали полон кулек гостинцев и отвезли на пролетке в богадельню. Десять рублей подарил им отец, и они долго благодарили за ласку, шаркали даже ножками и поднимали высокие шляпы с перьями. Отец сказал:

– Последние остатки!..

В субботу на Святой монахини из Страстного монастыря привозят в бархатной сумочке небольшой пакетец: в белой писчей бумаге, запечатанной красным сургучом, – ломтик святого Артоса. Его вкушают в болезни и получают облегчение. Артос хранится у нас в киоте, со святой водой, с крещенскими и венчальными свечами.

После светлой обедни, с последним пасхальным крестным ходом, трезвон кончается – до будущего года. Иду ко всенощной – и вижу с грустью, что Царские Врата закрыты. «Христос воскресе» еще поют, светится еще в сердце радость, но Пасха уже прошла: Царские Врата закрылись.

Егорьев день