Лето Господне

В кабинете с зеленой лампой сидит отец, громко стучит на счетах. Он только что вернулся. Высокие сапоги в грязи, пахнет от них полями. Пахнет седлом, Кавказкой, далеким чем-то. Перегнувшись на стульчике, потягивает бородку Горкин. В дверях строго стоит Василь-Василич, косит тревожно: не было бы чего. В окно веет прохладой и черной ночью, мерцают звезды. Я сижу на кожаном диване и все засматриваю в окошко сквозь ширмочки. Ширмочки разноцветные, и звезды за ними меняют цвет: вот золотая стала, а вот голубая, красная... а вот простая. Я вскрикиваю даже: “глядите, какие звездочки!” Отец грозится, продолжая стучать на счетах, но я не могу уняться: – “малиновые, зеленые, золотые... да поглядите, скорей, какие!..” Кажется мне, что это сейчас все кончится.

– И что ты, братец, мешать приходишь... – рассеянно говорит отец и начинает смотреть сквозь ширмочки.

Заглядывает и Горкин, почему-то мотая головой, и даже Василь-Василич. Он подходит на цыпочках, сгибается, чтобы лучше видеть, а сам подмаргивает ко мне.

– А, выдумщик! – сердясь, говорит отец.

Они ничего не видят; а я вижу: чудесные звездочки, другие!

– Новых триста сорок... Ну, как? – спрашивает отец Горкина.

– Робята хорошие попались, ничего. Ондрюшка от Мешкова к нам подался...

– Это стекла который бил, скандалист?

– Понятно, разбойник он... и зашибает маненько, да руки золотые! С Мартыном не поровняешь, а за ним станет.

С Марты-ном? Ну, это ж...

Меня-то он побоится, крестник мне, попридержу дурака.

– Сам Мешков оставлял, простил, – вступается и Василь-Василич, – прибавку давал даже. Мартын не Мартын, а... не хуже альхитектора.

Мартына я не знаю, но это кто-то особенный, Горкин сказал мне как-то: “Мартын... Такого и не будет больше, песенки пел топориком! У Господа теперь работает”.

– Суббота у нас завтра... Иверскую. Царицу Небесную принимаем. Когда назначено?

Горкин кладет записочку:

– Вот, прописано на бумажке. Монах сказывал – ожидайте Царицу Небесную в четыре... а то в пять, на зорьке. Как, говорит, управимся.

– Хорошо. Помолимся – и начнем.

– Как, не помолемшись! – говорит Горкин и смотрит в углу на образ. – Наше дело опасное. Сушкин летось не приглашал... какой пожар-то был! Помолемшись-то и робятам повеселей, духу-то послободней.

– Двор прибрать, безобразия чтобы не было. Прошлый год, понесли Владычицу, мимо помойки!..

– Вот это уж не доглядели, – смущенно говорит Горкин. – Она-Матушка, понятно, не обидится, а нехорошо.

Тесинками обошьем помоечку. И лужу-то палубником, что ли, поприкрыть, больно велика. Народ летось под Ее-Матушку как повалился, – прямо те в лужу... все-то забрызгали. И монах бранился... чисто, говорит, свиньи какие!

– От прихода для встречи Спаситель будет с Николай-Угодником. Ратников калачей чтобы не забыл ребятам, сколько у него хлеба забираем...

– Калачи будут, обещал. И бараночник корзину баранок горячих посулил, для торжества. Много у него берут в деревню...

– Которые понесут – поддевки чтобы почище, и с лица поприглядней.

– Есть молодчики, и не табашники. Онтона Кудрявого возьму...

– Будто и не годится подпускать Онтона-то?.. – вкрадчиво говорит Василь-Василич. – Баба к нему приехала из деревни... нескладно будто..?

– А и вправду, что не годится. Да наберем-с, на полсотню хоть образов найдем. Нищим по грошику? Хорошо-с. Многие приходят из уважения. Песочком посорим, можжевелочкой, травки новой в Нескушном подкосим, под Владычицу-то подкинуть...

– Ну, все. Пошлешь к Митреву в трактир... калачика бы горяченького с семгой, что ли... – потягиваясь, говорит отец. – Есть что-то захотелось, сто верст без малого отмахал.

– Слушаю-с, – говорит Василь-Василич. – Уж и гирой вы!..

Отец прихватывает меня за. щеку, сажает на колени на диване. Пахнет от него лошадью и сеном.

– Так – звездочки, говоришь? – спрашивает он. вглядываясь сквозь ширмочки. – Да, хорошие звездочки... А я, братец, барки какие ухватил в Подольске!.. Выростешь – все узнаешь. А сейчас мы с тобой калачика горяченького...

И, раскачивая меня, он весело начинает петь:

Калачи – горячи,

На окошко мечи!

Проезжали г..начи,

Потаскали калачи.

Прибег мальчик,

Обжёг пальчик,

Побежал на базар,

Никому не сказал.

Одной бабушке сказал:

Бабушка-бабушка,

Ва-ри кутью —

Поминать Кузьму!