Лето Мари-Лу

Вернувшись в дом, снимаю с плиты кастрюльку и бросаю в нее чайный пакетик. Отрезаю два куска батона и намазываю их икрой. Наливаю чай в чашку и замечаю, что вода ледяная. Ничего не понимаю. Брызгаю несколько капель на конфорку электроплиты. Она тоже холодная. Щелкаю выключателем лампы — не горит. Электричество отключили. Интересно, у нас вылетели пробки или причина в щитке на другой стороне бухты?

« Температура +13 °C, небо ясное, ветер северо-восточный, умеренный. После ночной грозы нет электричества», — пишу я.

* * *

Около полудня погода налаживается, и, когда я сижу на мостках, сквозь тучи внезапно пробивается солнце. Я снимаю свитер и позволяю своему бледному телу погреться.

Мне нравится здесь сидеть. Мостки построены на крупных угловатых каменных глыбах и мощных сваях, вбитых в дно. Сверху прибиты широкие половые доски, черные от смолы и белые от помета чаек. Здесь мог бы пришвартоваться даже теплоход, курсирующий по каналам. Бывало, папа шутил по этому поводу: «Однажды утром к нам причалит „Диана“ [4]или „Йуно“». Но кроме одиноких лодок дачников, ищущих причал в неожиданное ненастье, здесь не встретишь суденышка крупнее, чем черная шлюпка Бритт.

Прищурившись, я смотрю на озеро и быстро делаю набросок. Мягкими карандашными линиями обозначаю бухту, глубоко врезающуюся в сушу и окруженную двумя длинными зелеными рукавами. На одном из них сижу я. Это мой полуостров. Здесь лишь древний лес, прогалины и болото. И здесь стоит наша избушка.

Другой полуостров — напротив — более открытый и светлый. Там расположен хутор Норден, и пшеничные поля, словно светло-желтые одеяла для пикника, виднеются между извилистыми грунтовыми дорогами.

Я перевожу взгляд на озеро и пытаюсь разглядеть контуры небольших островков, словно ставших на якорь кораблей. Ближайший островок по форме напоминает кита. Это Юнгфрун. Он совершенно гол — лишь камни, скалы и гора; там гнездятся тысячи чаек.

Другой островок похож на каравай. Это Фьюк. Конечно же, есть еще множество других островков, но их отсюда не видно. Своими концами они наползают друг на друга. В народе говорят, что никогда не знаешь, где в следующий раз окажется этот Фьюк. Иногда он, словно мираж, маячит на горизонте, поднимаясь на несколько метров над водой.

Я видел эти островки, когда был маленьким. Я мечтал о них. Представлял, что отправляюсь туда и исследую их. Но моя нога так ни разу и не ступила на их берега. Мореходы из нас с отцом никудышные.

Я рассматриваю свои грубые эскизы, но не чувствую удовлетворения. Много раз я пробовал рисовать острова. Но они словно избегают меня. В них есть что-то неуловимое, что-то невыразимое словами. Это невозможно нарисовать.

Это состояние всегда манило меня, я пытался уловить невидимое и перенести на бумагу. Настроение, чувства и все такое. Иногда художники упоминают особое освещение, за которым они охотятся. А я охочусь за тем, что невидимо. Хочу научиться рисовать то, что нельзя высказать словами. Я рассказал об этом Гунилле Фаландер на лекции по изобразительному искусству. «Молодец, Адам. Нужно стремиться к звездам», — похвалила меня она.

* * *

В пристройке я нахожу рыбацкую сеть. Тот, кто пользовался ей последним, должно быть, очень спешил — сеть лежит в большом пластиковом тазу, брошенная кое-как, словно ее только что вытащили из воды. Вся спутанная, нечищеная и непочиненная. Если не знаешь, что это рыбацкая сеть, никогда не догадаешься.

Я с сомнением смотрю на нее, но все же беру таз и выношу его во двор. Ставлю около веранды и после долгих поисков нахожу свободный конец и приступаю к утомительной работе.

Прикрепляю конец сети на гвоздь в веранде и растягиваю ее к площадке для сушки белья перед одичавшими кустами вишни. Там я разворачиваюсь и иду назад к дому. Сеть находится в плачевном состоянии. Длинные ряды ячеек похожи на перекрученные веревки. А те участки, которые мне удается распутать и развернуть, такие дырявые, что я не могу удержаться от смеха. Но я уверен, что смогу их починить. На это потребуется уйма времени. Однако стоит попробовать. Все получится, если действительно этого хочешь.

* * *

Вечером на меня нападает зверский голод, и я вспоминаю, что не ел с самого утра. В доме горит лампа, значит электричество снова дали. Я иду в просторную кладовую и взглядом изучаю ряды консервных банок. Выбираю одну из них, с белой фасолью. Ставлю на конфорку старую сковородку с высоким бортиком, нарезаю маленькими кубиками пол-упаковки бекона. Открываю консервным ножом жестяную банку. Когда кусочки бекона уже достаточно поджарились, добавляю фасоль и оставляю булькать на плите на несколько минут.

Я ем прямо со сковородки, сидя на мостках. Солнце клонится к западу и находится почти между Юнгфруном и Фьюком. Холодает, я натягиваю свитер.

Поев, я ложусь на живот, окунаю тарелку в чистую холодную воду и одной рукой мою ее. Стайка окуней испуганно прыскает в разные стороны.

— Не бойтесь, — шепчу я. — Это всего лишь я, Адам.