Лето Мари-Лу

Мы сидим и болтаем, словно одна большая семья. О погоде и ветре, о лисичках и яблоках. Окно открыто настежь, и звуки летнего вечера вплетаются в наш разговор. Вдруг Бритт закрывает окно и говорит, что комары — это, пожалуй, худшее из всех зол, кроме жары.

— И шмели, — добавляет она. — Никогда еще не было столько шмелей.

В десять часов папа включает радио, и мы слушаем вечерние новости. В мире всё как обычно. Самолет, направлявшийся на Кипр, был вынужден вернуться в аэропорт Арланда, потому что забыли погрузить беспошлинные автомобили. Папа Римский совершил путешествие по Африке. Нехватка воды в водоемах угрожает ежегодной ловле раков. Два испанца разделят первое место в гонке «Тур де Франс».

— Даже в новостях засуха, — говорит папа.

* * *

В половине одиннадцатого я уже почти засыпаю за столом. Папа встает и говорит, что принесет кровати. В доме только две комнаты, его и Бритт. Когда были только мы с Мари-Лу, всем хватало места. Теперь же возникла проблема. Я предвидел такую ситуацию и думал, что мы поставим палатку во дворе. Но сейчас у меня нет никакого желания тащиться в темноту и возиться с палаткой.

— Я помогу тебе, — говорю я папе.

Мы идем в сарай. Трава сырая от росы, и я говорю, что не понимаю, как такое возможно в такую сушь. Папа начинает объяснять, что в воздухе всегда содержится достаточно влаги, но она превращается в росу, когда воздух охлаждается. Я все равно не понимаю.

Мы зажигаем в сарае свет и находим две раскладушки с металлической сеткой за батареей банок с краской.

— Вы с Мари-Лу будете спать в моей комнате, а я — с Бритт, — говорит папа, пока мы тащим раскладушки.

— Отличная мысль, пап, — говорю я.

Затем я отвожу Мари-Лу в туалет. Пока я стою и жду ее, я чуть не засыпаю. Когда мы возвращаемся во двор, папа и Бритт уже почистили на мостках зубы. Они желают нам спокойной ночи. Папа закрывает дверь в комнату Бритт, показывает ногой на светлую полосу на полу и говорит:

— Никогда не понимал, зачем людям пороги.

— Они лежат в сарае, — говорю я.

Мы с Мари-Лу стелем постели. В железных сетках кроватей застряла паутина и сухие листья, но мы не обращаем на это внимания и ложимся спать.

— Я совсем не хочу спать, — жалуется Мари-Лу.

Я не уверен, что успеваю ответить ей. Чувствую, как подо мной провисает сетка, и засыпаю.

* * *

На следующее утро вещи предстают в ином, более резком свете. Я долго сплю, проснувшись, выхожу во двор и мочусь на цветы иван-чая. Бритт уже давно на ногах, и воздух звенит от ударов молотка.

Я сажусь на скамейку перед домом и прихожу в себя. Двор кажется немного чужим, словно меня давно не было.

— Без двадцати двенадцать, — говорит папа. — Ты проспал тринадцать часов.

Он сидит во дворе и работает на своем ноутбуке.

— Я же смертельно устал, — говорю я и смеюсь.

— Мари-Лу не проснулась?

— А вот и она сама, — говорит Мари-Лу, появившись в дверях. — Хотя она почти совсем не спала.

Рампа стоит у стены дома. Я беру ее и кладу на место. Из верхнего конца двери торчат гвозди, я беру папин старый башмак и забиваю их, чтобы рампа лежала неподвижно. Интересно, что нас теперь ждет? Чья жизнь изменится: их или наша?

Когда мы возвращаемся из туалета, Бритт стоит перед рампой. Она осматривает ее с недовольным видом и начинает осторожно подниматься.

— Это действительно тяжело, если ты не инвалид, — восклицает она.

Я хорошо знаю Бритт, знаю, что она не имела в виду ничего особенного. Только то, что сказала. Она просто считает, что ходить по этим доскам трудно. Наверное, потому, что на ее туфлях скользкая подошва.

Однако Мари-Лу словно ударило током. Плечи поднимаются, мышцы напрягаются. Дыхание становится бурным. Но она ничего не говорит.

Когда Бритт уходит в дом, мы спускаемся к мосткам. Ветер стих, и озеро спокойное, лишь немного взъерошенное. Лодка тихо покачивается у мостков. Лишь отметины от оторванных петель на поручнях выдают то, что она пережила.

Мы умываемся и чистим зубы.

Я готовлю нам завтрак, делаю все в спешке, потому что Бритт и папа собираются обедать. Когда моя вода закипает, Бритт уже тут как тут, сдвигает кастрюлю и занимает конфорку. Мы с Мари-Лу берем чашки и бутерброды и идем во двор. Завтрак проходит в полном молчании. Но я почти уверен, что мы думаем об одном и том же — о том, что так дела не пойдут. Или мы, или они.

* * *

Папа всегда обладал уникальной способностью избегать ссоры. Я никогда не понимал, как это у него получается, но теперь я вижу, как это происходит. Сначала он полностью уклоняется от конфликта и наблюдает со стороны, ни во что не вмешиваясь. Затем действует как посредник. Со всеми соглашается. Ведет себя спокойно и объективно, но я вижу в этом кое-что другое: угодливость, преувеличенную любезность и фальшь. Мне кажется, это трусость. Но постепенно до меня доходит, что я такой же. Почему так сложно увидеть, каков ты сам?