Лето Мари-Лу

Наши лица — как открытые книги. Остается лишь прочитать. Там написано обо всем. Вся наша жизнь, все трагедии и радости, которые мы пережили, отражаются на лице. В глазах, морщинках у рта, в посадке головы и подбородка. Все это я хочу уловить. Но я вижу нескольких Мари-Лу. Какую из них мне выбрать?

И все же: рисовать — это гораздо больше, чем просто изображать свою версию кого-то. Нужно владеть разными техниками, много упражняться. Иначе как передать объем головы Мари-Лу, заставить ее выйти из плоского листа? Я снова бьюсь над формой. Рисую большое овальное яйцо, затем заполняю его линиями, пока не начинаю чувствовать объем изнутри.

Сегодня она гораздо естественнее, чем вчера, когда была Моной Лизой, но я все равно недоволен ею. Не то выражение глаз. Щеки какие-то впалые. Губы сжаты.

Я работаю над правой рукой, покоящейся на подлокотнике. Мне повезло с предварительным наброском, я смог уловить ее красивую форму, изящество тонких пальцев. Руки могут испортить всю картину. «Будьте внимательны, — говорила Гунилла Фаландер. — Смотрите фильмы, посещайте выставки. Плохие художники никогда не рисуют руки. Они скрывают их за спиной или под шерстью собаки».

Я рассматриваю предплечье Мари-Лу. Сейчас, когда она одета, не видно, насколько натренирована у нее верхняя часть тела. Но я видел ее и в бикини, и без бикини и знаю, что мышцы ее рук как у тяжелоатлета.

Я пропускаю другую руку с бутылкой и цветами и перехожу к ногам и ступням. Сегодня она босиком, мне это нравится, хотя рисовать пальцы ног так же сложно, как и пальцы рук. Кстати, ее пальцы рук и ног очень похожи. Такие же длинные и слегка поджатые, как у сидящего котенка.

Такое сравнение подходит для пары босых ног, торчащих из-под джинсов. «Вот она, настоящая Мари-Лу. Это уже что-то», — думаю я и выпрямляю спину.

— На сегодня хватит, — говорю я.

— Сегодня мне тоже нельзя посмотреть?

— Ты же знаешь, нельзя.

* * *

На улице все так же жарко. Мы почти не в силах что-либо делать. Весь день проводим на мостках. Перетаскиваем из дома все больше и больше вещей, и вскоре мостки становятся похожи на гостиную. Среди них термос в цветочек, чашки и блюдца, комиксы, в основном старые номера «Агента Х9», моя старенькая стереосистема, махровые полотенца, голубой складной пластмассовый стул, бутылочка солнцезащитного крема, купленного мной для Мари-Лу, мой альбом для эскизов, карандаши, папин справочник и куча разных мелочей.

Я вполуха слушаю интервью врача, лечащего душевнобольных людей. Мари-Лу читает роман Стига Дагермана «Обжегшись на молоке», купленный папой зимой на книжной распродаже. Она погрузилась в чтение с головой. Едва отвечает, если я у нее что-нибудь спрашиваю. Время от времени облизывает кончик пальца и перелистывает страницу. После обеда Мари-Лу захлопывает книгу.

— Какой хороший роман! Жуткий, но хороший, хотя и старый.

— Папе тоже понравилось.

— Ты читал его?

— Не этот роман. Другой. В школе я писал доклад по творчеству Дагермана. Он покончил жизнь самоубийством. Закрылся в машине и отравился выхлопными газами, когда ему было тридцать.

— Фу, — говорит Мари-Лу. — Это чувствуется. Такое же настроение. Главный герой пытается покончить с собой на острове.

Я чувствую, что не хочу обсуждать тему самоубийства.

— Искупаемся? — предлагаю я.

— Если только будем в состоянии добраться до воды, — отвечает Мари-Лу.

Вот так мы проводим эти жаркие дни. Нам хорошо.

* * *

Ближе к вечеру, когда жара немного спадает, я снова тренирую Мари-Лу. Она выполняет то же самое упражнение, качает ногой взад-вперед, хотя мне оно уже разонравилось.

Мари-Лу не испытывает ни капли восторга, но делает то, что я говорю. Через силу, вяло, словно это ее совсем не касается.

— Держи ногу так, — говорю я. — Хорошо, Мари-Лу! А теперь вниз…

Она зло смотрит на меня, волосы взлохматились и закрывают пол-лица, но она и не откидывает их.

— Левую ногу вверх! Хорошо. Продолжай! Продолжай! Борись, Мари-Лу. Повыше. Еще немного. Вот так. Держи ногу так. Хорошо. И вниз…

Я не обращаю внимания на ее надутый вид. Я полностью сконцентрирован на ее ногах. Регистрирую каждое движение, отмечаю каждое малейшее изменение. Я вижу, что она может больше, чем показывает. Интересно, насколько больше? У меня есть в запасе еще одно упражнение, думаю, оно тоже подойдет. Но сейчас не время болтать об этом. Слишком рано.

— И правой, вверх!

Мы делаем по десять махов каждой ногой, я хвалю ее изо всех сил. Расспрашиваю о собственной программе, и она называет несколько упражнений, но говорит, что считает их бессмысленными.

— А ты пробуешь ходить?

— Иногда.

— Если хочешь, давай сейчас походим?

Она качает головой, но я становлюсь к ней вплотную и кладу правую руку на талию.

— Мы попробуем сделать лишь пару шажков, — говорю я. — Я бы хотел посмотреть, как ты это делаешь.

Мари-Лу не отвечает. Но я чувствую, что все ее тело говорит мне «нет».

— А я потом буду отрабатывать движения руками. Очень долго! — говорю я.

Не знаю, чем ее так очаровала идея научить меня плавать, но она уверена, что сможет меня научить. На этот раз она кивает:

— Ну ладно.