Лето на водах

До сих пор Полетика задавал Лермонтову вопросы, отвечать на которые было бы до смешного легко, если бы они не раздражали своей ненужностью. Да и этот вопрос тоже был бы лёгкий, если б не упоминание о штрафе, от которого сразу же хищно насторожился жандарм. Но Лермонтов решил не доставлять ему удовольствия.

Сохраняя прежний вид, он ответил, что в корнеты произведён был по окончании Школы гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров в лейб-гвардии Гусарский полк, что потом служил в Нижегородском драгунском и лейб-гвардии Гродненском и что, наконец, вернулся в родной полк, в коем ныне и состоит поручиком.

О штрафе, который на него, Лермонтова, в своё время налагали, можно справиться в формулярном списке. Последнюю фразу Лермонтов произнёс с расстановкой, специально для жандарма и кинув в его сторону быстрый недобрый взгляд.

Полетика удовлетворённо наклонил жёлтую лысину. Бетанкур и Куракин, оторвавшись от чёртиков, бегло взглянули на Лермонтова, переглянулись между собой и снова уткнулись в стол.

   — Господин полковник, — выпрямляясь, сказал жандармский поручик, — разрешите вопрос к подсудимому.

   — Извольте, — сощурив глаза и поморщившись, неохотно ответил Полетика.

И Полетика, и остальные кавалергарды, и Лермонтов знали, что сейчас жандарм спросит Лермонтова о штрафе. Неизбежно произнесено будет имя Пушкина, вспомянута его дуэль с Дантесом — словом, начнётся разговор, который кавалергарды всегда воспринимали как разговор о верёвке в доме повешенного.

Для Лермонтова этот разговор был неприятен и неудобен не только тем, что он в разгар суда прояснял и подчёркивал неблагонадёжность его, Лермонтова, перед властями, но и тем, что в этом разговоре могла всплыть истинная причина его дуэли с Барантом: ненависть ко всем, кто имел прямое или косвенное отношение к смерти Пушкина. И в том, что Лермонтов не хотел этого разговора, не было трусости, боязни перед наказанием, как, наверное, думал жандармский поручик, — было просто то, чего не понимали ни жандарм, ни кавалергарды: желание уберечь дорогое имя от запоздалой клеветы, повод к которой, хотя и невольно, дал бы он сам, Лермонтов.

Понимая, что в стремлении избежать этого разговора кавалергарды будут ему помогать, Лермонтов сознавал и другое: Полетика, хотя и председатель суда, хотя и офицер, намного старший по чину, всё-таки не мог просто запретить этому смазливому, в новом, с иголочки, мундире жандарму задавать каверзные вопросы.

Лермонтов выжидающе напрягся.

   — Скажите, господин поручик, — преувеличенно вежливо обратился к нему жандарм, — а за что подвергались вы штрафу, о котором изволили упомянуть?

И он остановил на Лермонтове внимательный жёсткий взгляд, так разительно противоречивший его вкрадчивому тону; потом с открытым злорадством посмотрел на своих соседей по столу, — вот, мол, как нужно вести допрос, — затем опять перевёл взгляд на Лермонтова.

Лермонтов покраснел и затеребил пуговицу на вицмундире. Злость, которая в нём накапливалась, — злость на проволочки, на глупые вопросы Полетики, на придирчивость жандарма — вывела его из равновесия.

   — В своём ответе господину презусу (таков был титул Полетики как председателя суда) я уже имел честь представлять, что этот штраф значится в моём формулярном списке! — сдерживая бешенство, сказал он хриплым и сдавленным голосом.

   — Однако я настаиваю... — побледнев, ответил жандарм и повернулся к Полетике.

Полетика взглянул на Лермонтова, поёрзал на стуле и, опять сведя над столом руки с длинными пальцами, медленно произнёс:

   — В таком случае дело полагается решать опросом членов суда. Ротмистр Бетанкур, ваше мнение?

Бетанкур нетерпеливо вскинул темноволосую голову.

   — Я полагаю, господин полковник, что подсудимый прав, — ответил он с особой интонацией, значение которой было понято только Лермонтовым и кавалергардами, — мы собрались здесь не для того, чтобы судить поручика Лермонтова за прежние проступки...

Жандармский поручик снисходительно, хотя всё ещё нервно улыбаясь, перевёл взгляд с Бетанкура на Полетику, как бы демонстрируя ему, насколько его помощник далёк от понимания своей роли. Но Полетика не ответил на взгляд жандарма.

   — Штабс-ротмистр князь Куракин! — тем же бесстрастным голосом назвал он имя следующего заседателя.

Куракин, уже ждавший этого, откинулся на стуле и, сдерживая раздражение, сказал:

   — Присоединяюсь к мнению ротмистра Бетанкура.

Младшие члены суда — поручик Зиновьев, корнеты Булгаков и граф Апраксин, уже изнемогавшие от скуки, с открытым злорадством глядя на жандарма, повторили то же самое.

Полетика развёл руками, показывая жандарму, что ничего не может поделать.

   — Переходим к допросу по существу! — с непривычной для себя торопливостью сказал он, не обращая внимания на протестующие жесты жандармского поручика.

Лермонтов бросил на жандарма мстительный взгляд и тут же подумал о своих судьях: «Боже, с кем я заодно!.. Но всё-таки они ловкачи, эти павлины...»